Навсегда с ним - Такер Шелли. Страница 3

Глава 1

Провинция Артуа, Франция, вечер нового, 1993 года

Зря она приехала сюда.

Селина Фонтен сидела на самом краешке обитого алой парчой кресла в стиле Людовика XVI, сжимая в дрожащей руке бокал с шампанским и безуспешно пытаясь вдохнуть полной грудью. Теплый воздух главного зала был настолько пропитан соперничающими друг с другом ароматами духов от Сен-Лорана, Лагерфельда и Гуччи, что казался плотным, как желе, и не желал проникать в легкие. Она находилась в самом центре толпы гостей, но никогда еще не чувствовала себя более одинокой.

Напрасно она решила, что справится со всем этим. Селина теряла контроль над собой и уже готова была полностью отдаться во власть ужаса, сковавшего все ее внутренности.

Она представила себе, как ее мать в ужасе бросается к ней, дрожащей на дорогом пушистом ковре в мраморном зале, и бормочет, не в силах поверить в случившееся: «Дорогая, дорогая!..» Мать всегда обращалась к ней так, будто повторенное слово могло отвести беду от невезучей средней дочери. «Дорогая, дорогая, но ведь твои доктора говорили, что ты теперь совсем здорова! Они же обещали, что приступы не будут повторяться».

Ее родным придется вызвать людей в белых халатах. Или как их там называют во Франции.

Селина попыталась представить, как выглядят во Франции смирительные рубашки. Наверняка отлично скроенные, подумала она, и эта мысль вдруг рассмешила ее. Возможно, даже с ярлычком Луи Виттона или с золотыми пуговицами с логотипом «Шанель».

Ну почему она не осталась дома? У себя в студии на берегу озера Мичиган? Со своими работами, со своей коллекцией античных безделушек, со своими кошками. И со своей тайной. Она снова попыталась убедить себя, что здесь она в безопасности. Ничто и никто не причинит ей боль в Лафонтене, родовом замке ее семьи, на окраине небольшого французского городка к северу от Парижа. Замок был ее любимым местом. Здесь прошло детство, здесь она проводила летние каникулы. В ожидании рождественских и новогодних праздников, когда в Лафонтене собиралась вся семья, сердце ее всегда радостно трепетало.

В своей жизни она пропустила всего один такой вечер, в прошлом году, когда находилась в больнице. После беды, которая с ней случилась из-за Ли.

О несчастье поспешили сообщить многие газеты.

К терзавшему ее страху теперь добавилась боль от нахлынувших на нее воспоминаний. А воспоминания о Ли были самыми мучительными. Селина напрягла все свои силы, чтобы загнать мысли о нем в самые дальние уголки сознания.

Она сама настояла на своем приезде сюда, несмотря на протесты врачей. Ею двигало не только желание порадовать семью, но и надежда обрести душевный покой.

Увы, все оказалось бесполезным, как она ни старалась. Ее продолжали преследовать приступы необъяснимого, всепоглощающего страха. Врачи называли это «неблагоприятными побочными эффектами», хотя и обещали, что частота и интенсивность приступов постепенно сойдут на нет.

Прошел уже год, а что изменилось? Иногда она целыми неделями оставалась спокойной, и хотелось верить, что все позади. Но ужас, который стал ее тенью после той жуткой декабрьской ночи, вновь возвращался. И негде было спрятаться от него.

Селина попыталась изобразить на лице безмятежную улыбку и взглянула на часы: тонкие золотые стрелки, несмотря ни на что, продолжали свое неспешное путешествие по усыпанному бриллиантами циферблату. Четверть двенадцатого. Через сорок пять минут наступит полночь. Слава Богу! Она чокнется с гостями, поцелует родственников, найдет дядю Эдуарда и тетю Патрицию, чтобы извиниться за свой уход. И останется одна. «Успокойся, успокойся, успокойся», — твердила она себе. Врачи прописали ей транквилизаторы, но она категорически отказалась принимать их. Избавившись от одной напасти, она оказалась бы в плену другой, еще более тяжелой. Селина не представляла себя одной из этих все время взвинченных, живущих на валиуме женщин, которых она, к сожалению, часто встречала.

Она всегда ненавидела лекарства, и полтора месяца, проведенные в больнице, окончательно отвратили ее от всего, что связано с медициной, — от сестер, наркоза, уколов, электрокардиограмм и больше всего от физиотерапии.

Селина поднесла бокал к губам и отпила шампанского, словно пытаясь протолкнуть комок страха, который перехватил ей горло. Надо успокоиться. Постепенно с колоссальным усилием ей удалось сосредоточиться на разговорах в зале. Слышалась французская, итальянская, изысканная английская речь; можно было без труда различить и американский выговор родственников ее отца. Главной темой обсуждения было какое-то астрономическое явление, наступления которого все ждали нынешней ночью. Кажется, лунное затмение. Впрочем, сидящих рядом с ней двух ее кузин занимали совсем другие проблемы: вполголоса они делились воспоминаниями о своих недавних романтических приключениях на Лазурном берегу.

Селина была признательна, что все вокруг относились к ней как обычно, ни словом не упоминая о ее болезни. Сегодня она особенно тщательно подбирала наряд, остановившись на черном обтягивающем платье от Донны Каран с низким вырезом. Казалось, всем своим видом она показывала: «Смотрите, как мне хорошо!» Селине хотелось, чтобы все поверили в это.

И ей самой хотелось верить в это.

Она обязательно расскажет родным правду, не дожидаясь, пока они разъедутся по домам.

Для завершения ансамбля она надела любимую шляпку из своей коллекции — этакое сооружение по моде шестидесятых, в розовых тонах, украшенное парой старинных брошей. Рыжие, коротко стриженные волосы она убрала назад, чтобы открыть лицо с нанесенным на него безупречным гримом и самой бодрой на свете улыбкой. Никто не должен заподозрить, что с ней что-то не так.

Селина снова бросила взгляд на часы. Оставалось сорок три минуты до момента, когда можно будет покинуть зал.

Дядя Эдуард и тетя Патриция по случаю Нового года не поскупились на роскошный стол. Гости то и дело прерывали разговор, чтобы полакомиться улитками в масле с чесночным соусом, тостами с икрой — конечно, белужьей — и нежным суфле из морских ежей, сервированным в раковинах. Селина не могла заставить себя проглотить хотя бы кусочек. Сорок две минуты.

Алмазами сверкали многочисленные огни лампочек, укрепленных в канделябрах, освещая темные панели стен, выполненные в стиле эпохи Ренессанса. Зал наполняли букеты и гирлянды из тысяч бутонов белых роз. Тетя Патриция украсила комнату с чисто фонтеновским чувством юмора: венок она повесила над мраморным камином прямо на портрете сурового вельможи, одного из их предков, попавшего на гильотину во время Французской революции. Похоже, подобное легкомыслие не доставляло тому особого удовольствия. Сорок одна минута.

— Мари, Доминик, прошу прощения. — Селина вдруг поднялась, прервав кузину, увлеченно рассказывавшую о своем приятеле, большом любителе поло. — Что-то я проголодалась. Пойду перекушу. Еще раз простите. — Она поставила бокал на столик. Хрусталь тревожно звякнул, оказавшись в опасной близости от большой вазы девятнадцатого века и бронзовой статуэтки.

Селина притворилась, что не заметила своей неловкости. Дальше оставаться неподвижной невыносимо! Бормоча извинения, она пробралась сквозь толпу гостей к столу.

Девушка ощущала на себе внимательные взгляды, из последних сил стараясь унять сотрясавшую ее дрожь. Не составляло труда догадаться, о чем все думают. Что она молода, богата, красива. Что у нее вся жизнь впереди. Что пора бы забыть о несчастном случае, происшедшем год назад, и наслаждаться безоблачным счастьем.

Не знали они только одного — никто из них не знал — будущего у нее может и не быть.

Храня свою тайну, она оставляла себя один на один с терзавшим ее страхом, но и открыть ее у Селины не хватало сил.

— Вот и ты, Селина! А я искала тебя. Все в порядке?

Селина вся напряглась, услышав рядом голос Жаклин Фонтен О'Киф, своей старшей сестры.

— Все прекрасно, Джекки, — ответила она с улыбкой. «Все просто замечательно. Никогда я еще не чувствовала себя более здоровой физически. Какая ирония!» Но эти ее мысли остались невысказанными, и она, повернувшись, пошла вдоль стола.