Вечная Любовь - Нагорнов Николай. Страница 17

Эта комната высоко над землей. За окнами комнаты Город и звезды. И как это все ново, странно, ни на что не похоже... Что-то опьяняющее в этом почувствовать себя вполне взрослым человеком, имеющим уже право на свои взгляды и свои тайны.

- Это не так.

- Знаешь, о какой любви я говорю? Помнишь Гоголя - "может и зверь любить свое дитя, а породниться не по крови, а по душе может один человек".

- Да. Но есть ли душа у многих и многих людей? Их жизнь - как будто одна лишь борьба за существование и естественный отбор...

- Это все потому, что каждый ждет: "Полюбите меня первыми, тогда и я вас полюблю". А надо не ждать, а начинать самому. Каждое утро говорить себе: "Сегодня я стану немного лучше, чем вчера". Тогда и все вокруг это почувствуют и станут мягче к нам и...

- Да... Но... Все это уже было две тысячи лет назад и описано в Библии. Был день. И стояли в центре Земли три креста. А они кричали: "Распни Его"...

- Если бы не надо было жертвовать собой ради тех, кого любишь, то жизнь превратилась бы в болото, и все люди сгнили бы в нем.

- Я согласен жертвовать. Но вся наша страна похожа на сказку Пушкина о Спящей Красавице. Как разбудить этот сонный мир? Какой жертвой?

- Надо искать, как и чем. Никакими стенами от жизни не отгородишься. Она все равно напомнит о себе, и очень больно. А благородство и зрелость именно в том, чтобы сказать себе: "Это мой город. Это мой мир. И я должен преображать его, несмотря ни на что". Каждому из нас дана совесть, и она всегда подскажет лучшее решение. Надо только довериться своей совести, и все.

Да, все, что ты говоришь, по смыслу правильно. Но в тебе самой - какая-то наивность, какая-то глубинная логическая ошибка. В чем она, пока непонятно. Просто чувствую эту ошибку своей интуицией.

А в чем эта ошибка? Да в том, видимо, что совесть - это тоже не все. Иначе можно было бы давным-давно остановить всякое развитие искусства, науки, общественной жизни - и все люди только каялись бы и учились жить по совести... В общем-то, крестьяне до революции такими и были. Но что же? Считать их идеалом человека? И всем стать такими вот... глупыми святыми? Чтобы их какой-нибудь Аракчеев по стойке "смирно" выстраивал? И это идеал?

- А что делать тем, у кого совесть спит мертвым сном? Раньше таких людей удерживал страх перед адом, а сейчас? Они ведь не боятся, что их кто-то накажет за бессовестность... Ведь Создателя нет, как они думают... Ну а милицию и обмануть можно.

- Но если человек удерживает себя от зла только из страха, то какая в этом ценность?

- Меня называют идеалистом, но такой идеалистки, как Вы... как ты... я еще не видел.

Да, ты не Чайка, ты, скорее, белая ворона.

И ты много рассуждаешь о совести, но словно забыла, что пришел я не к тебе, а к Ирине Алексеевне. И о ней ты - ни слова. Будто ее и нет в твоей жизни. И разве так трудно понять: я остался с тобой, чтобы побольше узнать о ней, а не ради этих прекраснодушных дискуссий. Но ты не поняла... Неужели для тебя твои идеи дороже живых людей?

- А что иначе? - спросила ты. - Сидеть и смотреть, как люди звереют?

- Нет, надо принести себя в жертву и погибнуть на базарной площади под хохот толпы. Теперь я понял, что связывает вас с Ириной Алексеевной. Ты стараешься обратить ее в свою веру. Но я ухожу.

- Будь счастлив... - грустно сказала ты. И осталась стоять у открытой двери.

И молчат вдалеке гении Суперстены.

И молчит Электро-оракул.

И звезды молчат.

И молчит ночное небо.

Темнеет, и вновь часы отстукивают мгновения...

Глава 12

Мертвое небо

Стоило выйти из коридора больницы снова в парк, и уже все стало другим... И еще висит в воздухе фраза медсестры: "Истомина? Да, в гинекологии..."

Другое небо. И другой воздух, застрявший в легких.

И деревья в этом парке словно... перестали дышать и жить.

Чего бы не мог простить Вам? Простить Вам могу все... Но в том ли дело? Вы сама теперь не сможете быть со мной такою, как раньше... Вы почувствуете, Вы догадаетесь, что уже знаю все это... А потому... А потому Вы уже не сможете сохранить рядом со мной свою честь и достоинство. Вы будете чувствовать себя униженной, и одно лишь мое присутствие рядом будет лишь мучать Вас!

Какой же это узел! Какая абсурдная мертвая петля...

Как же любить женщину, если у нее не осталось достоинства?

Кто она тогда, такая женщина?

Кающаяся грешница, ждущая снисхождения?

Ведь это полная катастрофа...

И ведь мне-то... Если бы я только мог объяснить Вам!

Мне-то все понятно, и мне ли Вас в чем-то винить... Или еще кого-то... Свобода и есть Свобода. Кто станет читать мораль взрослой, умной, красивой женщине? Каждый человек имеет право на ошибку. И ведь чувствую, что это была просто Ваша ошибка с каким-то мужчиной... Или он что-то пообещал Вам, или как-то обманул Вас... Это же понятно: любимых женщин на такие операции не отправляют. Тем более, любящие мужчины.

"Век честных рыцарей прошел... Известно, что порой мир гордых женщин окружен бессовестной игрой..."

Теперь понятно, отчего у Вас всегда была эта грусть и какая-то скрытая боль...

"Прошлое... Не спрашивай меня о нем никогда..."

И надо как-то поддержать Вас, чем-то помочь Вам... Но такую женщину, независимую, свободную, ни в каких защитниках не нуждающуюся, любая помощь только унизит...

Тогда - просто делать вид, будто ничего не знаю... Но Вы все равно почувствуете: со мной что-то случилось.

Нет, единственный выход - вообще на время исчезнуть из Вашей жизни, пока не приду в себя, пока не пойму, что делать... Ведь все равно люблю Вас и всегда буду любить...

Мертвое небо над головой.

Мертвое небо...

А сверх того...

Что теперь будете думать вы, господа и дамы одноклассники? Известно что... "Посмотрите на нашего Эйнштейна и Моцарта - что он возомнил о себе! Словно он может быть интересен таким женщинам. Вот и обжегся теперь. Вот и поделом ему. Не будет в следующий раз так возноситься в облака".

И как теперь смотреть в глаза тому же Левченко? Теперь у него полное право глядеть на меня сверху вниз с видом полной моральной победы, и нечего будет на это возразить. И Труфан, верный оруженосец, подумает, с этим ли Дон Кихотом ему дальше быть...

И одноклассницы... Вот уж кто теперь раздавит тайными насмешками... Ведь Зосимова же тогда, на вечере, говорила прямым текстом: "Орлов, неужели ты думаешь, что она...", и еще не дал ей досказать эту фразу до конца. И теперь пережить такое падение в ее глазах! "Досмеялся, Орлов, доактерствовал. Мы ведь тебя предупреждали..."

Когда женщина - идейный противник, и посрамиться перед ней с другой женщиной... Это полный позор... "Что, Орлов, убедился в радостях твоего буржуазного индивидуализма?! Вот что значит - оторвался от коллектива! Теперь мы тебя возьмем в свои руки для твоей же пользы. А то свободы от коллектива ему, несчастному, захотелось."

И что ей на это сказать?

А ведь только и хотел всю жизнь продвигать всех вперед и ввысь, к вершинам искусства и науки, свободы и независимости... И теперь... "Тебе ли нас продвигать с твоей театральщиной и шампанщиной?!"

Среди них больше места мне нет. Это однозначно. Это крах.

А еще сверх того?!

Не сегодня, так завтра откроется исчезновение главной фамильной драгоценности, и ты, Бабушка, моя благородная воспитательница, скажешь: "Ты был у меня один. Ты был моей главной надеждой. Единственной надеждой. Я ждала от тебя гениальности, благородства, чести и совести, я для этого превратила себя в твою домработницу, и так обмануть все мое доверие, все мои заботы, в тебя вложенные за столько лет... Тайно унести мое кольцо и подарить его женщине, с которой знаком два дня".

Нет, ясно, что и здесь все рухнет навсегда. И непоправимо.

И, разумеется, мой старик со всеми его чинными кабинетами и телефонами. Все это не укроется и от него с его-то проницательностью старого аппаратчика! И это тоже станет концом его доверия ко мне.