Вечная Любовь - Нагорнов Николай. Страница 46
С Ириной Истоминой все было иначе: Я = Я, ТЫ = ТЫ, терциум нон датур. Тем более с женой, Эльвирой - европейская отчужденность и дистанция как эталон культуры отношений, маскировка в себе самого тонкого, женственного, нежного эталон "культуры"... Кто же из нас с тобой, Эльвира, больше убивал это в себе? Да разве теперь поймешь...
Неужели вот так и уснет вечным сном Западная Европа, раздавившая в себе главное ради всего прочего?..
И ради этого стоило жениться на западно-европейской принцессе, особе королевской крови? Вот фантомы, вот иллюзии... Словно королевская кровь Западной Европы - панацея от всех бед России...
А если наоборот? По принципу парадокса? В России всех людей отрывали от всякой захваченности что земным, что духовным - и создали самых гармоничных людей, живущих выше и земного, и духовного, иначе не выживешь?
Но, жена Эльвира... но мне тебя забывать... не легко.
Как это глупо - быть уверенным в том, что надо выбросить из себя чувство к одной женщине, если любишь и другую. Словно само чувство любви - это некая собственность человека, и он вправе им распоряжаться по своему усмотрению. Но почему так часто в женщине
есть что-то, властно велящее: "Люби лишь меня одну!" И почему зараженная этим женщина не может понять: разрушая любовь в другом, она убивает лишь себя?
И так бывает очень часто: Грань. Барьер. Стена.
Но ты не такая, девочка-женщина.
Я = ТЫ открывается вдруг только сейчас.
И вот - совсем другая женщина рядом.
И в этом кафе, как почему-то всегда и везде сейчас, снова и снова играет кассета, и это Татьяна Анциферова, столь когда-то любимая, во времена "Драконографии", да и теперь... И поет она последнее, что записал не похожий ни на кого чудесный композитор, совершивший в недавние годы, видимо, нечто похожее на мою ошибку - он женился на западноевропейской принцессе и уехал с ней на ее историческую родину, в страну, называвшуюся во времена Римской империи Галлией, ныне Францией, и оставил всем на память вот это свое последнее завещание:
"Забывать нелегко, мы над памятью не властны"...
"Забывать нелегко все, что связано со счастьем"...
И зачем этой милой девочке-женщине что-то рассказывать об этом?
"Забывать нелегко, ты в судьбе моей утрата,
Забывать нелегко, хоть забыть, конечно, надо"...
И зачем этой милой девочке-женщине рассказывать про многое-многое, о чем она пока не знает - о набоковских Лолите и Аде, о тихих зорях Бориса Зайцева и поездках Андрея Белого к доктору Штайнеру, и снова о докторе, на сей раз Живаго, изданном в "Фельтринелли"...
"Мне это все забывать нелегко, нелегко" - поет Татьяна Анциферова со слезами в трепете голоса с заезженной кассеты в этом вечернем кафе.
Но милая девочка-женщина уже дарит совсем другие мелодии и тональности, где все эти мороки первой волны эмиграции, да и третьей, тают как темные миражи, и наступает снова радость, легкость, полетность, как в той первой юности, до-истоминской и при-истоминской?
- Треугольник еврокультуры: жена-муж-любовница. Постыдная тайна, пока жена не узнала. И ненависть между женой и любовницей, когда узнала. И каждая хочет, чтобы врал ей, будто любишь только ее одну.
- А ты что предложишь?
- Надо разрушить это триадой любви: старшая жена-муж-младшая жена.
И эта совсем новая женщина рядом смотрит на меня. Объяснишь ли ей эту ошибку международных супружеских союзов? Она не поймет.
А если поймет? Что это за дух тайного уныния овладел мною? Где же это искусство управления реальностью?
- Послушай, если бы ты родилась в Объединенных Арабских Эмиратах, и некий шейх, влюбленный в тебя и любимый тобою, предложил бы тебе стать его второй женой, младшей - ты согласилась бы?
- Конечно.
- А если я тебе предложу стать моей младшей женой, ты согласишься?
- Почему бы нет? - ответила ты запросто своей фотомодельной улыбкой.
В темноте в даль несет облака ветер... Как и тем вечером перед встречей с тобой.
Это шок.
Не могу поверить сам себе.
На тебе сошелся клином белый свет.
Надо же так уметь быть столь покорной мужчине...
В самом деле, почему же не познакомить вас с Эльвирой, и тогда... Да разве Эльвира согласится? "Орлов, ты опять начитался своего суфизма, обыгрался в "Принца Персии" и возомнил себя Алладином с волшебной лампой, или Омаром Хайямом, а свою недалекую девочку Шахерезадой. Сколько уже я повидала твоих наивных девочек, надоедающих тебе на третий день "великой любви", пустотою звеня?" - скажещь ты со своей безукоризненной германской логикой, очень дальняя родственница Канта и Гегеля, и отвернешься со своей скептической ухмылкой железной дочери викингов над наивной лирикой славян.
Но это ты мне одному можешь сказать. А если Вероника растопит своей любовью все твои скандинавские айсберги, и ты преисполнишься к ней великодушия и милости, как к твоей младшей сестре, или уж, хотя бы, как к своему вассалу или фрейлине, особа королевской крови баронесса фон Грюнберг?
- А ты сможешь ее растопить своей любовью?
- Попробую, мой господин, - засмеялась ты с почтительным поклоном гаремной невольницы, счастливой своим пленом.
Это же снова система трех колонн, объясненная Шефом: по левой колонне жена с Запада, по правой - с Востока. И надо найти третью точку... В самом себе русском. Любить обеих. Две жены все-таки не три жены.
- Нам надо спешить, мой повелитель. Опоздаем на последнюю электричку.
Неон вспыхивает под потолком. Фиолет неба становится черной пеленой от этого всплеска света.
Трамвай скользит по мосту над темной рекой, и его окна - снова зеркала, и зеркалам повидать довелось... слезы и смех многих веков этого города.
Вглядеться в тебя как в зеркало? Рассказать тебе какое-нибудь простое, очень простое стихотворение, без всяких символистских и сюрреалистических метафор? Конечно.
Рассказать тебе будущее? Твое будущее? И мое?
Нет, не стоит. Не сможешь вместить. Не поверишь.
Твой поезд уже виден издали, там, на юго-востоке, уже подходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных "Шербургских зонтиков" Мишеля Леграна:
- Dis "Je t'aime", ne me quite pas...
Мощная электрическая машина вырывается из тьмы с лязгом и грохотом. Визг рельсов, скрежет, свист автоматических дверей - остановка. Стоянка электропоезда пять минут, пока горит сигарета в руках.
- Я провожу тебя в твой город.
- Не надо. Обратно электричек больше не будет. А я сама совсем не хочу с тобой расставаться.
- Я не уеду назад. Останусь до утра под твоими окнами.
- Кто тебя только выдумал, милый мой Орлов... Жду тебя завтра. Не грусти.
- Оставь мне что-нибудь свое. Чтоб не быть всю ночь без тебя и день без тебя.
Достаешь из сумочки свою фотографию.
Автоматические двери захлопнулись. Твой счастливый взгляд - торжествующая улыбка Ким Бессинджер - сквозь стекло словно бросок подарка: "Лови, Орлов! Жизнь - это праздник!"
Вкус твоей помады на губах, нежная женщина.
Вот и красные огни последнего вагона улетают во тьму.
Вот и нить горизонта стала нитью вагонов.
Звезды смотрят на рельсы. Я желаю экспрессу, чтобы следующим рейсом он унес нас с тобой.
Глава 10
Погружение в воды вечного Рейна
или сверхзвуковые машины королевства Корнуолл
Трансформа хаотического времени
Звучит невыключенная музыка, звучит и звучит. И в этом электронном синтезированном слезами счастья звуке - наши встречи и расставания, расставания и встречи. Эти встречи похожи на танец: увидеть друг друга издали в толпе, махнуть рукой, броситься друг к другу, обняться или - подойти, очень медленно, словно не веря и глазам своим: "Это ты, my love, my life?"
[Это не переводится...]
Жемчужное запрокинутое Небо в окнах огромного гранитного здания, земля с прошлогодней травой стынет в сумерках, черные силуэты прозрачных тополей вдоль бульвара и закатного горизонта... Эта сладкая боль... Такое впервые. Это как вивальдиевская скрипка в "Инферно" - смычком по сердцу. Всего пять секунд, больше душа не выносит. Зачем ты пришла, скажи? Зачем апрельские сумерки так пронзительны... Зачем в изменчивом синем свечении с такой болью хочешь любить и быть любимым? И это все со мной? С Орловым? Железным человеком? "Где чувства господствуют, там ослепленье... А где ослепленье - ума угасанье"?