Вечная Любовь - Нагорнов Николай. Страница 57

А вдоль насыпи, справа и слева, идет полоса отчуждения.

Ты хотела научить меня любви и радости...

Каким же наивным это было...

Сейчас будет станция... Надо неспеша выйти и...

И сделать главное - найти "тень" самой первой женщины на Земле и победить ее, чего бы это ни стоило... А в ней - "тени" всех женщин, всех дочерей Евы... И твоя тень тоже, Эльвира, и твоя, Вероника...

Победить или - погибнуть.

- Вот и все, Вероника. Прощай. Возможно, мы увидимся. Через три года... Или через десять... Но только не теперь.

Последнее сказано. Сердце болит от этого. Поль Бельский был бы в такой ситуации спокойнее, ну да у него своя жизнь, на мою мало чем похожая. Зачем ему учиться любить людей? Ему и так хорошо.

А сейчас - встать, развернуться и пойти вглубь вагона, к выходу, перешагивая последние лучи заката, падающие на пол вагона сквозь окна, сквозь сосны за окнами.

"Farewell, and if forever so forever farewell".

"Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай".

Что осталось? Лишь увидеть край солнца, уже ушедшего за далекие холмы, где кончается Город.

Что осталось? Спуститься на платформу. И еще слышать какое-то время шум удаляющегося поезда. И видеть красные огни на последнем вагоне.

Твой поезд уже виден издали, там, на северо-западе, уже уходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных "Шербургских зонтиков" Мишеля Леграна:

- Dis "Je t'aime", ne me quite pas...

Но вдруг взметнется последними слезами покаяния и кротости, последними слезами не знающего предела отчаяния и смирения погибающей женской души, любимой моей женской души, милой моей, вечной, драгоценной, уже зависшей над адскими безднами, над адскими пропастями, уже взглянувшей в глаза тем, кто будет мучать ее тысячи лет:

- O mon amour, mon amour, ne me lettes pas!

"Не оставь меня, любимый..." - вдруг взорвется последними слезами, сквозь время, сквозь пространство, сквозь стены между Небом и Землей, Раем и адом, "не оставь меня, любимый"... - вдруг прорвется этот последний крик твоей души, вдруг долетит до меня сквозь столько долгих лет, сквозь вечные льды белых снегов зимы, сквозь раскаленные пески пустынь, где никто уже не услышит тебя, где только "он" - только я - смогу еще проплакать, прокричать, прошептать последнюю молитву, когда земное время и пространство уже оборвались в пропасть, уже рухнули, и нет Защищающего...

И увидеть лишь свою плывущую по асфальту тень, что в наступающей темноте уходит с безлюдной станции и идет через старый заброшенный парк к проспекту, где еще ходят автобусы, и люди куда-то спешат по своим делам, и жизнь продолжается, но эта наивная жизнь людей-детей с их детскими радостями и детскими бедами не принесет утешения ни мне, ни тебе.

В этом закатном парке пока еще все живое: эти старые деревья с распускающимися листьями, прошлогодняя трава, просыхающая от солнечного тепла земля и словно впечатавшиеся в воздух чьи-то голоса, движения, шаги...

И рядом мертвый мир: Computerworld, Komputerwelt... "Komputer fuhr den klein Betrieb, Komputer fuhr das Eingerat"... В этом мире нет даже человеческих названий для улиц, лишь номера кварталов и микрорайонов: 6-75-30. Словно ячейки для укладки роботов на ночь.

Но эти деревья еще живы. И живое Солнце завтра снова будет всходить над Старым Городом, вечным Городом...

Но жив ли ты сам? - спросишь себя снова и снова, если тебя преследует этот голос любимой женщины :

- Mon amour, ne me quites pas!

"Не покидай меня, любимый"...

Летящий ветер рвется в окно автобуса. Еще солнце не погасло над Старым Городом.

Но сам ты не стар ли уже душой, как этот Город?

Не умирает ли уже твоя душа под слезы этого плача женщин всей Земли:

- Mon amour, ne me quites pas!

Словно сквозь этот невнятный шум тысяч голосов Города, сквозь шумы телеэфира, сквозь радиовой и скрежет проступает стон миллионов ушедших с Земли душ с другого берега смерти:

"Верни нам молодость"...

Стон седых патриархов другого берега смерти:

"Верни нам молодость"...

Стон седых голосов, замученных на площадях Рима и Византии, в лагерях Соловков и Колымы, в газовых камерах и подвалах инквизиции, стон этих душ, взывающих о спасении, стон поколений, растертых в пыль жерновами истории, раздавленных чашей греха человечества, клубящейся ядовитыми дымами...

А там летящий ветер, вечный ветер, земной ветер, апрельский ветер рвется в окна твоей стремительной электрички, компьютерная девочка, одна из людей-детей, моя первая встречная. И этих седых голосов ты не слышишь, ты слышать не можешь, не сможешь, не выдержишь. И без того уже твоя тайная боль, еще тебе самой до конца не открытая, плачет мне:

- Mon amour, ne me quites pas!

Но летящий ветер еще рвется в окна автобуса. И, может быть, еще можно изменить все с самого начала? И еще можно оживить свою душу?

Но для этого надо вернуться на несколько тысяч лет назад...

Автобус рвется сквозь ветер, и за окном все летящее мимо сливается в одну пеструю полосу, и сама память становится такой же пестрой летящей полосой, где многие и многие женские лица сливаются в одно лицо. Сотни, тысячи женских лиц, любимые актрисы и певицы, Ирина Истомина, Эльвира, Элен, Марианна, портреты Ренессанса и фотографии начала века, фотомодели журналов мод и женщины концлагерей, плачущие японки взорванных атомными бомбами городов и вьетнамки, следящие за военными самолетами, измотанные русские из очередей и сверкающие итальянки всемирных кинофестивалей...

Эти тысячи лиц, тысячи глаз, тысячи морщин, слез, улыбок, гримас сливаются в какое-то одно лицо, тысячелетнее женское лицо, вобравшее в себя всех своих дочерей за века и века, весь бесконечный родовой поток, словно это единое лицо хранится в глубине генной памяти каждого мужчины, а отдельные женские лица только видимость, только иллюзия от деления луча света призмами на три, потом семь, потом тысячу...

И сейчас выйти из автобуса вот здесь, на окраине Старого Города, где никого уже нет, где начинаются уходящие за горизонт пески...

И медленно опуститься на колени.

Создатель... Ты не захотел моей смерти... И не оставил мне этой женщины. Но укрепи меня на великий прорыв.

Я и ты, вечная женщина, снова попали не в то время... Как же теперь вернуться к самому началу, когда на Земле нас было только двое, ты и я, и больше не было никого?

Лишь там мы с тобой сможем исправить все последующие века. И тогда будет исправлен каждый день нашей жизни и каждый день жизни наших бесчисленных потомков.

Надо только сосредоточиться, оживить в себе древнюю силу медитации, которой учили мудрые подвижники всех стран и веков... и - уйти вдоль по спирали времени туда, по его вершинам и пропастям, - туда, в историю первой женщины, той первой женщины, уходящей в пустыню...

Эти пески великой пустыни уходят за горизонт...

Пески на окраине Города, вечного Города, что везде и нигде, вечного Города с тысячью имен, построенного века назад на берегах этой медленной реки, и стоит лишь вглядеться в эти пески, эти холмы на далеких берегах, и сам этот Город кажется лишь миражом, лишь миг, и он растает со всеми его сталебетонными домами и асфальтовыми дорогами, как чье-то зловещее наваждение, как подавляющий с детства массовый гипноз, а сквозь них будут видны те же дикие берега реки, какими они и были века назад, та же вечная пустыня, где ты один перед Небом, и она - одна, эта вечная женщина, что везде и нигде, что еще плачет в сердце своем в уносящемся электропоезде:

- O mon amour, mon amour, ne me quites pas!

Вот уже медленно, словно во сне, сквозь эти тянущиеся за горизонт пески, начали проступать неощутимо и постепенно проявляющимися на фотобумаге изображениями очертания той незабываемой первой пустыни под бескрайним сумрачным небом, когда на планете еще не были построены пирамиды и сфинкс... начали подыматься к поверхности из темных глубин памяти силуэты серых холодных скал на горизонте, еще не знавшем ни одного города на Земле...