Автономный рейд - Таманцев Андрей "Виктор Левашов". Страница 78

Когда у тебя в руках грудастая, но в остальном миниатюрная красотка, невольно возбуждаешься. А мне ни к чему было, чтобы она вообразила, что ее собираются насиловать. Женщины в таких ситуациях непредсказуемы. Одна обмякнет, а другая начнет царапаться, шуметь, себе на погибель. — Я пришел только поговорить, поняла? Только говорить! А если начнешь выкобениваться — будут неприятности. С детьми. Поняла?

Она закивала. Но без паники, неискренне. Насмотрелась, наверное, боевиков или на каких-нибудь курсах самообороны позанималась. Пришлось прижать ей горло локтевым сгибом и сильно, до ссадины, вдавить ствол в щеку:

— Мне тебя шлепнуть — как два пальца обоссать! Без тебя — с одними детьми — проще... — Я сипло подышал на нее перегаром, давая домыслить сказанное. — Поняла?

Вот теперь она действительно испугалась. Недосказанность заставляет такого навоображать, что и профессиональный садист не придумает. Тут же, пока опять не захотела схитрить, я подсек ее и уложил грудью на пол.

Заткнул каким-то полотенцем рот, быстренько связал руки за спиной, стянул ноги. Потом поднял и осторожно, стараясь не касаться бедер и грудей, усадил на стул. Дети за телевизором ничего пока не услышали. Я плотно затворил кухонную дверь. Хорошо, что стекло в ней с плотным рисунком.

— Слушай внимательно. Мне только надо спокойно поговорить с Володей. — От этих слов глаза ее заметались, и я, решив, что теперь больших забот она мне не доставит, успокоил:

— Не паникуй! Если бы я хотел плохого — караулил бы на лестнице. Так?

Она кивнула.

— Он звонил? Скоро придет?

Я вытащил из ее рта тряпку.

— Чего ты хочешь? — Голос у нее оказался с хрипотцой, уверенный, правда, он немного прерывался, и вроде бы не от страха, а от ненависти.

— Мне нужно вернуть ему одну ценную штуковину.

— Тогда зачем все это? — Она поежилась, заодно проверяя прочность пут.

Быстро ориентируется.

— А затем, что нужно кое-что узнать. Надеюсь, ему хватит ума не доводить меня до крайностей. Так он звонил, что идет?

— Нет. То есть звонил, что задерживается. Будет через час.

— Ладушки. Тем временем ты мне кое-что расскажешь.

— Я ничего не знаю!

— Скажешь, что знаешь. Учти: есть два варианта. В обоих ты подробно отвечаешь. Но в первом я не прикасаюсь ни к тебе, ни к твоим детям, ни к Владимиру. Поняла? Не рискуй. То, что я говорю с тобой не как изверг какой-нибудь, ничего не значит. Твой Вовочка втравил нас... Он втравил меня в хреновую историю. А моя жизнь мне в любом случае дороже, чем твоя или твоих детей. Понимаешь?

— Но я действительно ничего не знаю о его работе!

Правильно было бы сейчас ей хорошенько вмазать, чтобы вспомнила, что деньги, которые ее муженек получает, других подставляя, ей тоже отрабатывать нужно. Еще пару недель назад я, может, так бы и сделал. Но после того, как у меня появилась При, совсем размяк. Не хотелось ее унижать до той степени, когда за это начинают ненавидеть своего мужика.

— Ты понимаешь, что будет... если твои дети просто увидят? Как их мать, связанную, дядька с пистолетом... мучает? Ты что, дура, что ли? Они ж калеки на всю жизнь! Ты про повышенную тревожность что-нибудь слышала? Про ПТС, посттравматический синдром? Они же ссаться в кровать будут до самой старости. Энурез, да? Если, конечно, до нее доживут.

— Заткнись! Сволочь! — Выплеснулась сквозь зубы и, как партизанка, нос в сторону.

Мне вдруг стало смешно. Кухня как стадион — метров восемнадцать.

Забита «мулинексами» и «филипсами». Одна посудомоечная машина чего стоит. Холодильник — как чулан у Катьки. А сволочь, выходит, тот, кто ради всего этого для нее своей шкурой рискует? Нет, иногда я очень понимал тех салаг, которые к коммунистам на выучку идут.

— Ага, сволочь, — согласился я с ней. — Но пока на словах. И я, между прочим, свою жизнь спасаю, а ты — что? Ради чего своими детьми...

— Мама?! Ты там чего? — Вот и они, легки на помине.

Уловили что-то непонятное и примчались. Голосок у девочки, правда, не столько испуганный, сколько удивленный. Пока.

— Ничего-ничего, Светик! — быстро нашлась она. Видно было по всему, что не простая она домохозяйка. — У меня тут гость. Идите в комнату.

— Пашка есть хочет!

— Света! В общем, я скоро. Подождите там!

— Я тоже есть хочу!

— Еще не готово. Сделаю — позову... Дочка, ну будь хорошей девочкой...

— Дети оттопали назад, в комнату, и она прошипела мне:

— Как только такие сволочи, как ты, живут на белом свете! Меня заело:

— Очень просто: они о своих Светочках и Пашках думают, а не только о твоих. — Но тут же ожесточился: какого я перед этой сучкой оправдываюсь? — Короче...

Видимо, мое лицо так изменилось, что она, дернувшись, предпочла приумолкнуть. А мне было отчего измениться в лице. На кухонном подоконнике лежала шикарная пачка фломастеров, а под ней альбом для рисования. И на обложке его было написано неровным детским почерком, что принадлежит он ученице нулевой группы такого-то лицея Светлане Владимировне Катковой.

Катковой!

Значит, мы давно знакомы с курировавшим опыты Гнома-Полянкина подполковником Катковым, только знакомство это до сих пор было несколько односторонним. Он, значит, знал, кто мы с Боцманом такие, а мы принимали его за Артемова. Вот, значит, как.

Выходит, Боцмана спасла случайность. Если бы то покушение на него удалось, то в лицо лже-Артемова знал бы только я. А я бы пух в Тбилиси. И все, концы в воду.

Ясненько. Надо было спешно менять план предстоящего разговора. А для этого неплохо бы хоть немного побольше узнать о противнике.

— Тебя как зовут? — стараясь улыбнуться, спросил я связанную.

— Валя... Валентина Олеговна! — Она почувствовала перемену во мне и, хоть не понимала ее причин, угадала, что лучше больше не залупаться.

— Так где ж, Валюха, твой подполковник до САИП служил? — И напоминающе потыкал пальцем ее бедро. Чтобы не забывала, чье тело сейчас в опасности.

Она правильно поняла момент: за Боцмана я бы сейчас ни ее саму, ни кого другого не пожалел.

Слово за слово, рассказала она мне кое-какие подробности.

При советской власти служил ее муженек в каком-то подразделении Генштаба. Курировал ВДВ — в основном по части политической подготовки.