Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов". Страница 60

— Чем?

— Тем, что талибы уже в Кабуле! Тем, что весь Афган — сплошная раковая опухоль! Тем, что на складах талибов хранятся семьсот тысяч тонн наркотиков нового урожая и ждут отправки в Россию! За десять лет в Афгане мы потеряли пятнадцать тысяч человек. Сейчас в год от наркотиков погибает по двадцать тысяч! Что будет дальше? Дальше будет — Средняя Азия. Метастазы этой раковой опухоли уже в Чечне. На очереди Татарстан. Вот чем! Калмыков об этом кричал еще тогда, в восемьдесят восьмом! А он знал, о чем говорит!

— Чем это кончилось для Калмыкова?

— Тем, чем и должно было кончиться.

— Его вычислили?

— Его не могли не вычислить. Он был одним из тех троих, кто знал о подготовке покушения на Горбачева. Знал Ахмед Хан, знал его начальник контрразведки. Третьим был Калмыков. Больше не знал никто.

— Он не успел уйти?

— Он не мог уйти. Это означало признать, что он работал на нас. Это погубило бы всю агентуру.

— Нельзя было его обменять?

— О чем ты говоришь? Мы даже заикнуться об этом не могли!

— Значит, у него не было выбора?

— У него был выбор. Он его сделал. Сам. Он не выдал никого. Ахмед Хан приказал его расстрелять. Но он так и не узнал, кого расстреливает.

— Как вы узнали, что он расстрелян?

— Сначала было официальное сообщение о том, что разоблачен и приговорен к расстрелу советский шпион. Оно было рассчитано на нашу реакцию. Понятно, что никакой реакции не было. Потом сообщили, что приговор приведен в исполнение. Расстрел снимали на видео. Нашему агенту удалось достать копию пленки. Не было никаких сомнений в ее подлинности. Подтверждение поступило и из других источников.

— Что же на самом деле произошло в Пешаваре в восемьдесят восьмом году?

— Не знаю. Теперь уже не знаю. Осенью девяносто третьего поступила шифровка от нашего резидента в Индии. О том, что с ним ищет контакта человек, который назвал себя майором Калмыковым. Он сообщил, что в начале восемьдесят девятого года индийская разведка выменяла его на одного из руководителей повстанческого движения в Кашмире. Четыре года он лечился в Тибете. Он просил помочь ему вернуться в Россию. Мы запретили резиденту вступать с ним в контакт.

— Почему?

— Мы были уверены, что это провокация. А потом... Потом был октябрь девяносто третьего. «Каскаду» приказали штурмовать Белый дом. Я заявил, что «Каскад» создан для диверсионно-разведывательной деятельности за рубежом, а не для полицейских операций. Этого нам не простили. «Каскад» разогнали. Отправили дослуживать в округа. Лучших из лучших. Вышвырнули, как использованный гондон! Я обивал пороги, просил: уберите меня, но не губите отряд. Нет, Россия миролюбивая страна, она не посылает за рубеж диверсантов. Будьте вы прокляты. Будьте вы все прокляты!

— Кого вы проклинаете, товарищ генерал-лейтенант?

— Их. Всех. Все просрали. Бездарно, пошло. Подло! Предали армию, предали народ. Тошно, парень. Тошно мне на это смотреть. Мне бы остаться в Афгане. Бог миловал. Он не миловал. Он наказал. Наказал жизнью. За что?

— Чему вы удивляетесь? С вами обошлись так же, как вы с Калмыковым. Использовали и вышвырнули.

— Ты! Щенок! Не тебе судить!

— Почему? Я своих не бросал никогда. Мы никогда не хоронили друзей до того, как их хоронили. Сами, своими руками. Только после этого мы с ними прощались.

— Калмыков выполнил свой долг!

— А вы? Вы свой долг выполнили? Ваш долг был — вытащить его. Как? Не знаю. Это должны знать вы. Почему вы не приказали индийскому резиденту установить личность человека, который назвал себя Калмыковым?

— Мы были уверены, что он погиб.

— А проверить?

— У меня уже не было этой возможности. После октября девяносто третьего я был отстранен от оперативной работы. И хватит об этом. Хватит! У тебя еще есть вопросы?

— Вы сказали, что у Калмыкова было очень сильное биополе. Что вы имели в виду?

— Ну, он мог останавливать электронные часы. Подносил руку — останавливались. Убирал — шли. У наших психологов зашкаливали все приборы. Пленные душманы на допросах пели у него без всякого скополамина. Что еще? За сутки предсказывал подземные толчки. Как змеи. Почему ты об этом спросил?

— После выхода из лагеря его должны были перехватить мурманские бандиты. Четверо. На двух трупах никаких следов. У них констатировали инфаркт. Он мог его вызвать?

— Трудно сказать. У него была теория. О том, что человек несет свою смерть в себе. Ее блокирует воля к жизни. Она слабеет в старости, от болезней. Но можно ее и подавить. Блокировка исчезает, человека убивает то, чего он больше всего боялся. Ты сказал, бандиты? Не исключаю, что их мог убить страх.

— Он их не мог убить. Он их убил.

— Возможно. Сам-то я в эту чертовщину не верю, но Калмыков относился к ней очень серьезно.

— Вы все время говорите о нем в прошедшем времени.

— А как я могу о нем говорить? Он для меня — был.

— Он не был. Он есть.

— Что ты о нем знаешь?

— То, чего не знаете вы. Я расскажу, что было с ним дальше. Он понял, что помощи от вас не дождется. И стал пробираться в Россию сам. Он вернулся в Афганистан. Через афгано-таджикскую границу переходил с группой наркокурьеров. Другого способа не было. Об этом он рассказал моему другу, руководителю реабилитационного центра. Караван наткнулся на засаду. В ней были наши солдаты из Двести третьей дивизии. В перестрелке его ранило в голову. И тут ему повезло. Может быть, единственный раз в жизни. Его узнал командир роты. Он служил вместе с Калмыковым в Чучковской бригаде. Поэтому его отправили в наш военный госпиталь. Сначала в Душанбе, а оттуда санрейсом в Москву. Здесь ему и сделали операцию. Если бы не эта случайность, он так бы и сдох на границе. Я сказал «повезло»? В этом я уже не уверен. Даже не знаю, что было бы для него лучше: сдохнуть на афгано-таджикской границе или провести остаток жизни в российской тюрьме.

— Не говори загадками!

— Его выпустили по амнистии. На амнистию он не имел права, так как в декабре восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре приговорил его к смертной казни, разжаловал и лишил всех наград. Почему не был отменен приговор трибунала?