Точка возврата - Таманцев Андрей "Виктор Левашов". Страница 19

Вектор указал как раз туда, где мудрый Шкрабьюк видел на горизонте все более отчетливо маячившие опасности. УНА от громких слов переходила к тихим делам. В городском и областном советах начали появляться люди с сильным иностранным акцентом, УНА стала быстро богатеть, деньги шли широкими полноводными потоками. Область и город вели сложную, но тщательно продуманную игру. Посадка Шкеля была чем-то вроде жертвы ладьи. Главный националист посажен — чего ж вам еще? Забылись митинги, ушли в прошлое злющие статьи в прирученных газетах. Но УНА вооружалась. И Шкрабьюку это не нравилось. Войны он хотел менее всего. На войне полагается драться и умирать, даже если это победоносная война. А у него семья, мать-старуха, жена, двое детей, квартира в хорошем районе, коттедж под городом и сбережения. С таким бременем умирать как-то противно. Когда требовалось, Шкрабьюк сам поднимался на трибуну и вещал о том, что москали это не что иное, как одичавшие украинцы, изгнанные когда-то на северо-восток и там одичавшие окончательно. Вещал горячо, с тем же вдохновением, с каким незадолго до того распространялся о мировом торжестве коммунистических идей. При всем этом посидеть в теплой компании и попить водочки он предпочитал как раз с русскими. Русские львовяне — это в основном интеллигенция, люди начитанные, образованные. А ведь надо же с кем-то и о поэзии поговорить! Шкрабьюк любил поэзию и понимал ее. Он даже издал сборник стихов и законно считал себя поэтом. Свои кричат о том, что Шевченко — сверхгений всех времен и народов, а сами-то его и не открывали. А у Ларисы по пятницам такая теплая компания! Хоть и русские, а Шевченко чуть не всего наизусть шпарят! А русская поэзия — какая прелесть!

Так Павло Шкрабьюк отдыхал душой.

Но и этот отдых в последние месяцы был отравлен. В связи с предстоящим визитом папы в УНА проводилась кампания по борьбе за нравственность. А каким образом нравственность может соседствовать с Ларисой?! Конечно, никаким! Но какой мог быть праздник сердца дома с женой?! Тоже никакого! Жену Шкрабьюк взял сразу после армии. Взял для карьеры. Была она миловидной селяночкой, с неимоверным трудом поступившей в университет. Трудность заключалась главным образом в транспортировке свиных туш из колхоза, где будущий тесть Шкрабьюка председательствовал, в закрома профессуры. А экзамены ей дались уже легко. Но Ульяна, как и многие деревенские красотки после замужества, состарилась после двадцати трех лет совершенно молниеносно. За какой-то год бархатистые бедра ундины пошли целлюлитом, персиковые ланиты наяды — морщинами, а яблочная, сорта белый налив русалочья грудь и вовсе погибла безвозвратно. А Шкрабьюк все еще чувствовал себя двадцатилетним здоровым юношей!

Но последний год подточил и его здоровье. Нервы! Куда от них деться! Отказаться от должности было равнозначно карьерному самоубийству, но служба была страшноватой. Говорят, если на стене слишком долго висит ружье, рано или поздно оно непременно выстрелит. А тут ружья считали не на штуки — на вагоны. Да и не ружья — автоматы, крупнокалиберные пулеметы, гранатометы, минометы. Как начнут метать... Опять же позиция Киева даже догадливому Шкрабьюку четко не вырисовывалась. Так что не будет ли новых арестов?

И вот уже говорили люди, знавшие Шкрабьюка еще по университету, что видели его в кардиологическом отделении пятой больницы, что будто бы там он проходил обследование. Но, наверное, врали. Посмотрите на пана Шкрабьюка: здоровый мужик, не курит, пьет с умом, двадцатисемилетнюю Ларису делает так, что No 32 по Сверчинского чуть с фундамента не слетает. Вот он шпарит к ней «на пятницу» в вишневом «пежо», и хоть боится попасть под кампанию по борьбе за нравственность, а все же рискует. Значит, силен еще полковник Шкрабьюк, есть еще порох в его пороховницах!

Сильный полковник Шкрабьюк въехал в Ларисин двор в половине девятого вечера, несколько позже, чем обычно. Задержала служба — сегодня он был в небольшой командировке. Ездил в Карпаты с проверкой. Давно уже нужна была проверка, карпатские лагеря УНА как прорва поглощали припасы и выписывали еще! Шкрабьюку было приказано удовлетворять все потребности лагерей, но их ненасытность стала переходить все границы. Проверка показала, что инструкторы-чеченцы делают хороший бизнес на поставках УНА. Консервы, крупы, обмундирование, словом, все то, что жители гор испокон закупали в городе, превращалось в гривны, а потом неведомыми путями (в городе чеченцам появляться не рекомендовалось) гривны превращались в доллары. Шкрабьюк возвращался из поездки на служебном джипе и плевался: с бандитами связались! Но под этих бандитов давались деньги. И очень много денег. Давали не чеченцы, давали другие. Деньгам всегда предшествовали люди с акцентом — с западным, между прочим. Во что-то втравливают Украину подтянутые иностранцы и разжиревшие на их деньгах свои. Ох, чует Шкрабьюково сердце, что добром это не кончится. Но что он может сделать!

О результатах проверки было сегодня же доложено пану генералу Задорожному, новому руководителю УНА. Но тот порекомендовал пану полковнику Шкрабьюку закрыть глаза и закрыть ведомости...

У Ларисы уже было полно народу. Андрея Кулика, Гришу, Свету Шкрабьюк знал. Но было еще четверо новеньких молодых людей. Не то чтобы Шкрабьюк ревновал Ларису, прекрасно он понимал, с кем имеет дело, но такое сонмище потенциальных конкурентов еще больше омрачило ему настроение. А тут еще этот чертов Кулик...

Неизвестные молодые люди оказались москвичами и скромнягами. Лариса явно играла на публику, но парни как-то мялись. Шкрабьюк приписал это стеснению, вызванному появлением его персоны. Он и старше, и основательнее, и у Ларисы не впервые. Впрочем, один из москвичей оказался едва ли не ровесником Шкрабьюка и плюс к этому интереснейшим собеседником. Пока шел разминочный разговор о поезде, о таможне, потом о ценах в Москве, Киеве и Львове, а потом, как водится, о женщинах в этих же трех и многих других городах и весях, Шкрабьюк даже немного успокоился. Лариса прекратила свои боевые действия и о чем-то трепалась с тихим толстым Гришей. Кулик развлекал остальных московских гостей, Света, брошенная всеми, тихо сидела у печки и курила дорогую дамскую сигарету, пачка которых, кстати, была подарена Шкрабьюком вовсе не ей, а Ларисе.