Клуб радости и удачи - Тан Эми. Страница 21

Я подошла к стенному шкафу и достала норковый жакет, который Рич подарил мне на Рождество. Это был самый экстравагантный подарок из всех, которые я когда-либо получала.

Я надела жакет.

— Дурацкий подарок, — сказала я, нервничая. — Вряд ли в Сан-Франциско когда-нибудь будет настолько холодно, чтобы носить норку. Но, кажется, сейчас принято покупать такие вещи женам и подругам.

Мама промолчала. Она посмотрела в сторону стенного шкафа, ломящегося от коробок с обувью, галстуков, моих платьев, костюмов Рича, потом провела пальцами по моей норке.

— Ничего особенного, — сказала она наконец. — Это просто обрезки. И мех слишком короткий, не так длинный ворс.

— Как ты можешь критиковать подарок! — возмутилась я. Я была глубоко задета. — Он же от всей души…

— Именно это меня и беспокоить, — отрезала она.

Взглянув на жакет в зеркало, я почувствовала, что не могу больше противостоять силе ее воли, ее способности заставлять меня видеть черное вместо белого и белое вместо черного. Жакет выглядел жалкой подделкой под что-то романтическое.

— Больше ты ничего не хочешь мне сказать? — спросила я мягко.

— Что я должна сказать?

— Что-нибудь про квартиру? Про это? — я обвела рукой все окружающие нас признаки пребывания Рича в доме.

Она оглядела комнату, потом холл и наконец сказала;

— У тебя карьера. Ты занята. Ты хочешь жить как в хлеву, что я могу сказать?

Моя мать знает, как попасть по нерву. И боль, которую я при этом испытываю, гораздо хуже любого другого страдания. Потому что мама умеет наносить молниеносные — как электрический разряд — удары, раны от которых долго не заживают. Я до сих пор помню, как это было в первый раз.

Мне было десять лет. Но уже тогда я знала, что у меня есть особый дар. Игра в шахматы давалась мне без малейших усилий. Я видела на шахматной доске то, чего не видели другие. Я умела защищаться, создавая невидимые противникам преграды. Эта способность делала меня заносчивой и самоуверенной. Я видела наперед все ходы своих противников. Я точно знала, в какой момент у них вытянутся лица: кто мог подумать, что моя, казалось бы, по-детски незамысловатая стратегия обернется для них полнейшим поражением? Я любила выигрывать.

А моя мама любила выставлять меня на всеобщее обозрение, точно какой-нибудь из моих многочисленных призов, которые она без устали полировала. Она взяла в привычку рассказывать о моих играх так, будто сама разрабатывала стратегию.

— Я посоветовала дочке: наступай на врага конями, — говорила она владельцу лавки на Стоктон-стрит. — Она послушалась и очень быстро выиграла.

Она и вправду говорила это перед турниром и давала, кроме того, еще сотню других бесполезных советов, не имевших никакого отношения к моей игре.

Своим друзьям, когда они нас навещали, она доверительно сообщала: «Чтобы выигрывать в шахматы, не надо быть таким уж умным. Просто небольшие хитрости — ры наступаете с севера, юга, востока и запада. И ваш противник в растерянности, он не знает, в какую сторону бежать».

Я терпеть не могла, когда она начинала хвастаться. И однажды, прямо на улице, в окружении целой толпы, я ей все выложила. Я сказала, что раз она ничего не понимает в шахматах, нечего устраивать представления, и лучше бы уж помолчать. Что-то в этом роде.

В тот вечер и на следующий день она со мной не разговаривала. Отец и братья были удостоены нескольких холодных фраз, а я как будто стала невидимкой и заслуживала внимания не больше, чем выкинутая на помойку протухшая рыба, после которой остался дурной запах.

Этот коварный прием — заставить человека отшатнуться в страхе и угодить в ловушку — был мне хорошо знаком. Поэтому я тоже ее игнорировала: отказалась разговаривать и ждала, пока она сама ко мне придет.

Довольно много дней прошло в молчании. Я сидела у себя в комнате, уставившись на шестьдесят четыре квадрата шахматной доски, и старалась что-нибудь придумать. Тогда-то я и решила прекратить играть в шахматы.

Конечно, о том, чтобы прекратить играть навсегда, я и не думала. Максимум на несколько дней. И я это продемонстрировала. Вместо того чтобы, как обычно по вечерам, тренироваться у себя в комнате, я прошествовала в гостиную и уселась перед телевизором рядом с братьями, уставившимися на меня, как на незваного гостя. Братьев я решила использовать в качестве одного из средств для достижения своей цели и начала щелкать пальцами, чтобы им досадить.

— Ма! — закричали они. — Скажи, чтобы она прекратила. Скажи, чтобы она ушла.

Но мама не произнесла ни слова.

В тот момент это меня не встревожило. Но я поняла, что надо действовать более решительно и пожертвовать турниром, который состоится через неделю. Если я откажусь в нем участвовать, то матери волей-неволей придется со мной об этом поговорить. Потому что спонсоры и всякие благотворительные организации начнут ей звонить, спрашивать, кричать, умолять, чтобы она заставила меня играть.

И потом турнир начался и закончился. И она не пришла ко мне с плачем: «Почему ты не играешь?» Плакать пришлось мне, когда выяснилось, что выиграл мальчик, которого я легко победила на двух предыдущих соревнованиях.

Я поняла, что моей матери известно больше хитростей, чем я думала. Но теперь я уже устала от ее игры. Мне хотелось начать готовиться к следующему турниру. Поэтому я решила сделать вид, что она победила, и я, так и быть, заговорю первая.

— Я готова снова играть в шахматы, — объявила я ей. И уже представляла себе, как она улыбнется и спросит, чего бы такого вкусненького мне приготовить.

Но она только нахмурилась и посмотрела мне в глаза так, словно добивалась какого-то признания.

— Зачем ты мне это говоришь? — наконец резко сказала она. — Думаешь, это так легко. Сегодня ты бросаешь играть, завтра опять начинаешь. Тебе кажется, все так быстро, легко и просто?

— Я сказала, что буду играть, — почти простонала я.

— Нет! — закричала она так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. — Это уже не так легко, как раньше.

Хоть я и не поняла ее слов, они нагнали на меня страху. Я пошла к себе в комнату и, уставившись на шахматную доску, на шестьдесят четыре квадрата, стала придумывать, как выбраться из этой ужасной истории. Проведя несколько часов за этим занятием, я в конце концов начала видеть вместо белых квадратов черные, а вместо черных белые, и мне показалось, что теперь все будет в порядке.

И, конечно же, я заставила ее пойти на попятный. В ту ночь у меня поднялась температура, и мать сидела у моей постели, выговаривая за то, что я ходила в школу без свитера. И утром была на том же месте и кормила меня рисовой кашей на собственноручно процеженном курином бульоне. Она сказала, что мне это необходимо, потому что у меня куриная оспа1, а одна курица знает, как победить другую. И днем она сидела в кресле в моей комнате. Вязала розовый свитер и рассказывала, какой свитер тетя Суюань связала своей дочери Джун, какую плохую пряжу она для него выбрала и какой он получился некрасивый. И я была счастлива, что мама снова стала такой, как обычно.

Но поправившись, я обнаружила, что на самом деле моя мать изменилась. Она больше не крутилась поблизости, когда я тренировалась. Перестала ежедневно начищать до блеска мои кубки. Перестала вырезать из газет каждую заметочку, в которой упоминалось мое имя. Она как будто возвела между нами невидимую стену, которую я каждый день тайком ощупывала, чтобы понять, насколько она высокая и толстая.

В следующем турнире, играя в целом неплохо, я не набрала достаточного для призового места количества очков. Но что было еще хуже — мама ничего не сказала. Она выглядела очень довольной, как будто все шло по ее плану. Мне стало страшно. Каждый день я по многу часов размышляла о том, что потеряла. Я знала, что дело не только в последнем турнире. Я вспоминала каждый ход, каждую фигуру, каждый квадрат. И поняла, что больше не владею тайным оружием фигур и волшебной силой, скрытой внутри черных и белых квадратов. Я видела только собственные ошибки и собственные слабости. Как будто лишилась своей заколдованной брони, и всем это видно, и поэтому со мной каждому легко справиться.