Вспомнить все - Тарасенко Вадим. Страница 6

– А-а-а, – торжествующий рык подсознания громко возвестил его победу над человеческим «Я».

Точка впереди стремительно приближалась, но размеры ее, вопреки здравому смыслу, не увеличивались. Но это не изумляло и не пугало, ибо не было уже здравого смысла.

– А-а-а, – высота звука, словно соревнуясь со скоростью падения, стремительно росла, растягивая рычание в истошный вой.

Точка впереди, уже вот она, рядом. Жар плавит тело, истошный вой вытягивается в визг… и словно рвется невидимый кабель, обесточивая «картинку» – впереди черная пустота, вернее даже не пустота, а просто НИЧЕГО…

Борис Ковзан за секунду, прежде чем открыть глаза, понял, что это сон. Сон, который три, нет, уже четыре раза снился ему с тех пор, как он вернулся на Землю.

Возвращение разочаровало. Нет, конечно были объятия, торжественная встреча в Мариинском дворце и другая обязательная в таких случаях праздничная мишура. Но во всем этом была какая-то натянутость. На них смотрели как-то выжидающе, скорее даже настороженно. Настороженность, вернее скорее уже недоверие, увеличилась, когда в своих отчетах они написали, что, в сущности, ничего не привезли. Да, они были в черной дыре, но затем непонятная сила, пренебрегая всеми законами физики, на то время известными людям, выволокла их оттуда, миг – и они вновь перед собой увидели Землю.

В черной дыре никто с ними не общался, никакого внутреннего голоса или еще чего-нибудь подобного они не слышали. И вообще были они в этой дыре не более пяти минут.

Через два дня после приземления Брэдлоу улетел к себе домой, в Америку. В аэропорту перед многочисленными видеокамерами они на прощание обнялись.

– Боря, ты знаешь, я теперь понимаю, каково было Христу ходить среди евреев, проповедуя свое учение, – шепот Хью был еле слышим. – На него смотрели с опаской. Это на расстоянии все, что связано с великим и могущественным, вызывает трепет и восхищение, а вблизи в первую очередь вызывает опасение и страх.

– Но мы же не Христос, мы же ничего оттуда не привезли.

– А это надо доказать, Боренька.

Они отстранились.

– Жду тебя у себя дома, – громко, для многочисленных микрофонов, окруживших их, сказал Брэдлоу.

– Спасибо, непременно приеду.

Уже у входа в самолет, перед распахнутым люком, американец на прощание махнул рукой и улыбнулся. Борису эта улыбка показалась печальной.

Сердце бешено колотилось. Поморщившись, то ли от легкой боли в груди, то ли от воспоминаний недавнего прошлого, Борис встал с кровати и подошел к зеркалу в ванной комнате. На него смотрело слегка небритое, довольно симпатичное лицо молодого человека. Над высоким лбом чуть свисала короткая челка черных, без единой седины, волос. Тонкий, без всякой славянской картошечности нос аккуратно проходил ровно по середине лица. Тонкие губы были плотно сжаты. И только под темно-карими глазами пролегли какие-то тени, да в самих глазах было что-то такое неподвижное, печальное, словно они видели то, что не располагало к радости и веселью. Вот только что?

«Неужели мы слетали вхолостую? Столько усилий, столько препятствий пройти, прежде чем осуществить этот полет, и в итоге ничего? Значит, метеорит, чуть не сорвавший полет, – это случайность, ухмылка слепой природы?»

Эти бесконечные проверки на различных полиграфах, бесконечные сканирования его мозга и уже не то что копание, а перекопка его подсознания Бориса раздражали. Но, поставив себя на место людей, копошившихся вокруг него, он понял, что они правы. Сколько затрачено средств, времени, усилий, и на выходе пшик. Может, действительно они с Хью получили какую-то важную информацию, но на подсознательном уровне. Эта гипотеза стала еще более вероятной после того, как выяснилось, что люди провели внутри черной дыры тридцать пять минут, а не пять, как они утверждали. Проверка на полиграфах показала, что люди не врут. Они действительно убеждены, что провели там не более пяти минут. Анализ записи переговоров показал, что действительно люди вели разговоры друг с другом внутри черной дыры пять минут. Значит, тридцать минут их мозг был как бы отключен. Отключен для чего? Может, для закачки в него какой-то информации? И вновь тихо жужжали сканеры мозга и с легким чавканьем открывалась камера «гипнотизера». Бесстрастные запоминающие устройства записывали информацию и о давно забытых прочитанных книгах, и разговоры с людьми, которые навсегда выветрились из памяти, как и сами люди записывали переживания при свиданиях с любимыми женщинами и горечь расставаний с ними. Много, очень много хранили, казалось, бездонные кладовые подсознания. Вот только необходимые полчаса не находились. И от этого еще больше становились недоверчивыми взгляды людей.

Через десять минут, умывшись и побрившись, Борис Ковзан вышел из ванной комнаты и мельком взглянул на настенные часы. Без десяти семь. Сегодня его не будут терзать многочисленными приборами. Сегодня он может наконец просто отдохнуть, поваляться в кровати, сходить в бассейн, тренажерный зал, библиотеку. Но самое главное – сегодня он увидит отца. Вечером, а сейчас только семь утра.

Время неожиданно пробежало быстро. Мозг, утомленный нервозностью, напряжением, почувствовав, что можно расслабиться, с охотой это и сделал. Большую часть времени до вечера Борис просто провалялся в постели с книжкой в руках.

В дверь постучали, как и было условлено, ровно в шесть вечера.

– Отец!

– Сын!

Два человека обнялись на пороге комнаты.

– Да, батя, двадцать один год тебе явно к лицу, – чуть отстранившись, сын глядел на отца, теперь годящегося ему в младшие братья.

По лицу отца пробежала тень, превращая радостное лицо в маску. Борис недоуменно смотрел на это превращение.

– Отец, что случилось?

Тот опустил глаза под пристальным взглядом сына и после долгой паузы наконец проговорил:

– Тебе уже сказали, что я… словом я прошел процедуру обновления [10].

– Отец, я это наглядно вижу, и это просто замечательно! Или тебя волнует, что ты теперь биологически младше меня? Не волнуйся, ты для меня всегда останешься отцом.

– Да я и не волнуюсь.

– Так что же тогда?

– Видишь ли, когда ты три года назад полетел в гиперпространство и не вернулся, тебя посчитали умершим… – Ковзан-старший запнулся и надолго замолчал.

– Ну и что? По-моему, существует официальная процедура, так сказать, реабилитации мнимо умерших.

– Дело не в этом. Главный компьютер ООН после того, как к нему поступила информация считать тебя умершим, подсчитал рейтинг твоей Жизненной Записи…

– И?

– Он признал, что твоя Жизненная Запись удовлетворяет обобщенному критерию для получения права на вторую жизнь, – быстро, словно бросаясь в холодную воду, проговорил отец.

– У меня что, есть клон, двойник? – после небольшой паузы спросил Борис.

И в комнате коротко прозвучало:

– Да.

Франция. Париж. Латинский квартал.

Церковь Сент-Этьенн-дю-Мон.

9.55 по местному (среднеевропейскому) времени.

Молодая, хрупкая девушка безучастно или даже чуть печально смотрела на проходящих под ней людей. Белые овцы, окружившие ее, уж точно безучастно щипали траву. Уже прошло невообразимое для короткой человеческой жизни время, целых семнадцать веков, с тех пор, как эта девчушка, с еще бегущей по ее плоти горячей кровью, с глазами, еще щурящимися на солнце, спасла маленький городок Париж. Спасла его своими молитвами от нашествия гуннов, подарив городу блестящую историю. Это потом маленький городок галльского племени парисеев превратился в самую элегантную столицу мира, с ее чудными Елисейскими полями, тяжеловесной мощью собора Парижской Богоматери и ажурной красотой Эйфелевой башни. Это потом здесь вырастет ироничный гений Вольтера, и отсюда раздадутся раздирающие душу слова: «Je vous parle, que je n'suis pas descendue de l'esprit!» [11] крохотной больной женщины – Эдит Пиаф. Это потом по нему будут расхаживать четыре бравых мушкетера Александра Дюма, страдать созданный пером Виктора Гюго чудовищный горбун Квазимодо, звонарь Нотр-Дама, а прекрасная женщина кисти Делакруа взметнет флаг Франции над баррикадой, и мир вздрогнет от предчувствия гигантских социальных катаклизмов, услышав «Марсельезу» Руже де Лиля.