Кратеры в огне - Тазиев Гарун. Страница 15

Необходимость сделать измерения и произвести наблюдения вывела нас из оцепенения. Приходилось протягивать приборы на всю длину руки, чтобы приблизить их к кратеру на такое расстояние, где лица уже не выдерживали. Руки, конечно, жгло немилосердно.

Пироскоп показал температуру лавы около 1150° (по Цельсию) и даже 1200°. Температура воздуха, зараженного сернистыми и хлористоводородными парами, в том месте, где мы стояли, моментами достигала 70°, а метром дальше превышала 80°.

В ту ночь оказалось совершенно невозможным подойти к самому краю кратера, где температура, вероятно, была намного больше 100°, и склониться над огненной лавой, поверхность которой находилась едва в 6—7 метрах от краев кратера. Мы пробыли наверху 10, а может быть, 20 минут и были не в силах оторвать глаз от этого жуткого и великолепного зрелища. Ослепительное сияние огненно-жидкой лавы, не встречая соперничества дневного света, свободно пронизывало фиолетовые дымы и властно царило в ночной тьме.

Между тем нашим ногам сильно доставалось от перегретой почвы, а, кроме того, лапилли и бомбы угрожающе сыпались вокруг. Инстинкт самосохранения, уже с самого начала подстрекавший нас к бегству, в конце концов победил. Каждая секунда была новым испытанием для нервов, а опьянение красотой и грандиозностью картины тесно переплеталось с не оставлявшим нас ни на миг паническим страхом.

Застегнув сумки, мы повернулись спиной к котлу, который, наверное, пришелся бы по душе макбетовским ведьмам, и стали спускаться по внешнему склону. На полдороге, споткнувшись оба разом и растянувшись бок о бок, мы лежали и смеялись, как вдруг, оглянувшись назад, с радостью, не лишенной ужаса, увидели, как огромный столб огня вырвался из кратера и упал густым градом как раз на том месте, где мы стояли несколько минут назад.

Ньямлагира

Бугено, 5 мая.

Вулканический мир мрачен, его цвета: серый, темно-синий, коричневато-черный. Редкие светлые пятна (желтые, белые, охряные), отбрасываемые на общий фон отложениями фумарол, делают весь ансамбль еще более трагичным. Что же касается ярких или темно-красных оттенков и светлого золота расплавленной лавы, то вызываемое ими возбуждение всегда сопровождается безотчетной подавленностью.

Сутки, проведенные в подобного рода месте, хотя в общем и оставляют сильное впечатление, но все-таки уже после третьего или четвертого часа человеческому существу начинает становиться не по себе, хочется видеть воду, растения...

Поэтому, когда мы оставили позади Китуро и выступили в обратный путь через саванну, это было минутой настоящего облегчения. Даже африканцы-носильщики, хотя и не покидавшие относительно безопасного места лагеря, тоже очень оживились, их смех и болтовня становились все громче и громче. Правда, будь то вулкан или что-нибудь другое, они всегда очень рады вернуться домой; одна перспектива встречи с женой (или с женами), с батото (детьми) и индуку (друзьями) приводит их в веселое настроение.

Как всегда, Бугено – настоящий маленький рай: зеленые лужайки и синева озера чаруют взор, пожалуй, еще больше, чем яркость и пышность цветов.

6 мая вечером

Пришедшие из лесов африканцы рассказали, что у подножия Ньямлагиры происходят взрывы и там горит лес. По их словам, стада слонов бегут – верный признак катастрофы.

Даже без помощи бинокля с порога уже можно было видеть в указанном направлении огни, правда не очень значительные, зато многочисленные. До тридцати светлых точек (в бинокль ясно было видно, что это пламя) располагалось вдоль длинной прямолинейной зоны. Но как мы ни прислушивались, ничего не услышали, кроме отдаленного грохота Китуро. Ни звука взрывов, ни шипения газов.

Тем не менее мы с Ришаром решили на следующий день отправиться в район Ньямлагиры, рассчитывая раскинуть лагерь недалеко от вершины, а утром осмотреть спящий кратер, затем спуститься по противоположному склону и, пройдя лес, приблизиться к этой новой активной зоне.

7 мая. Обсерватория Ньямлагиры

Вышли в 10 часов 20 минут, прибыли в 15 часов. Промокли.

Подъем совершили по очень хорошей, уже давно служившей тропе. До 1938 года вулкан был в состоянии сильного извержения, и поэтому желающих наблюдать его было довольно много. Цилиндрический колодец с вертикальными стенками диаметром около 200 метров, в котором кипело лавовое озеро, прорезал дно обширного кратера. Собственно говоря, здесь не было кратера в строгом смысле этого слова, то есть воронки с жерлом, в глубине которого находится зона питания, а было то, что называется sink hole, провальный кратер, или кальдера.

С места, где стояло большое деревянное строение, в котором мы расположились, 200 метрами ниже вершины, ничего не было видно. Этот дом был построен для обсерватории Жана Верхогена, направленного сюда для наблюдения большого извержения 1938 года. Это извержение началось очень любопытным образом. Полковник Хойэр, занимавший в то время должность управляющего Национального парка, был его очевидцем. Много лет туристы и ученые в своих описаниях всегда упоминали присутствие в кратере озера огненно-жидкой лавы, но в 1938 году жидкая лава вдруг исчезла, как будто после непрерывной деятельности вулкан неожиданно заснул. Через несколько дней, по словам полковника Хойэра, толчки, сопровождавшиеся ужасными раскатами, начали сотрясать вулкан. Две огромные серии трещин образовались на склонах конуса: одна на юге, а другая на востоке; из них начали изливаться потоки очень жидкой лавы и устремляться вниз по склонам. В самой кальдере произошли обвалы, и вид колодцев значительно изменился. С неослабевавшей силой извержение длилось два года. Но затем вулкан опять вернулся в фазу покоя.

Уж не наступает ли ей конец?

Суббота 8 мая

Мы прекрасно провели ночь в старой обсерватории. Выйдя около 6 часов утра, быстро добрались до огромной кальдеры, дно которой, окруженное отвесными стенами высотой от 50 до 100 метров, находится на высоте 3000 метров. В юго-западную сторону стена понижается, и в одном месте она отсутствует совсем. Эта брешь позволила нам свободно проникнуть в кальдеру. Большая часть ее дна (площадью приблизительно в 300 га) сложена из почти горизонтальных слоев гладких черных лав, тогда как обрушенный участок на юге представляет собой хаос каменных глыб. Белые фумаролы, богатые водяными парами и сернистым газом, спокойно выделяются из маленьких трещин.

Однако ходить по красивым гладким лавовым плитам далеко не так безопасно, как кажется: случается, что лава после поверхностного затвердения уходит вниз, оставляя пустоту иногда глубиной в несколько метров. На поверхности нет никаких указаний на то, что, встав на такую плиту, можно разбить ее, как стекло. Именно так и случилось со мной, но, к счастью, яма оказалась неглубокой, и я из нее выбрался, отделавшись только порезами ноги. После этого мы удвоили осторожность.

У восточного края кальдеры мы обнаружили два внушительных колодца шириной, как мне показалось, больше 300 и глубиной в 200 метров. На дне они завалены обломками, а совершенно вертикально прорезанные стены дают возможность ясно видеть геологическое строение вулкана, состоящего из огромных скоплений лав, лапилли и бомб, в большей или меньшей степени превращенных в «вулканические туфы» [9].

Мы пересекли всю кальдеру и дошли до ее восточной стены. Здесь из многочисленных трещин поднимались белые фумаролы. В лучах солнца, в тот день показывавшегося чаще, чем всегда, эти снежной белизны облачка выглядели очаровательно. Но пожалуй, еще лучше были блестевшие на солнце отложения самородной серы красивого желтого цвета.

Интенсивная фумарольная деятельность локализовалась вблизи громадной трещины, расколовшей в 1938 году бок вулкана. Чтобы составить о ней представление, мы вернулись до «входа» в кальдеру, затем прошли около 3 километров по верхнему гребню окружающей ее стены и остановились перед трещиной шириной почти в 40 метров. Она была забита огромными обвалившимися камнями и, начинаясь у наших ног, продолжалась вниз и исчезала из глаз. Другая такая же трещина была на южном склоне, но ее осмотр мы решили отложить до завтра [10].