Агент Византии - Тертлдав Гарри Норман. Страница 50

– Вам следует отдохнуть, господин, – заметил Аргирос.

– Следует, – согласился Лаканодракон. – А еще мне следовало бы заняться упражнениями, чтобы избавиться от моего живота, лучше выучить латынь, чтобы сравнять ее с моим греческим, и сделать еще много других вещей, на которые у меня нет времени.

Конечно, у магистра официорий уж точно не было времени пусть и на благонамеренные, но бесполезные рассуждения. Василий покраснел и приготовился выслушать выговор.

Но начальник удивил его и уже без всякого раздражения спросил:

– Василий, чьей стороны ты придерживаешься в этой склоке вокруг икон?

– За них, я полагаю, – ответил Аргирос после некоторых колебаний. – Я не еврей, чтобы утверждать, что икона – это кумир. Если то был истребитель изображений (есть ли такое слово – иконоборец?) и он спровоцировал здесь волнения, я не могу снисходительно взирать на его проделки, тем более что в этой сваре мне пробили голову.

– Должен с тобой согласиться, – сказал Лаканодракон. – Я уважаю церковные традиции, а иконы были их составляющей в течение многих и многих лет. В то же время находятся честные люди, считающие, что мы заблуждаемся. Вчера на собрании консистории командир телохранителей назвал иконы языческим пережитком и заявил, что есть основания для их запрещения.

– Интересно, как можно подавить мятеж, если не знаешь, к какой стороне примкнуть, – скептически заметил Аргирос.

Магистр официорий закатил глаза.

– Любишь пошутить, но здесь нет ничего смешного. Ни та, ни другая сторона не может доказать: стоит ли почитать иконы или нет. Император и патриарх обязаны установить истинную догму, чтобы народ ей следовал. Нельзя, чтобы иконы здесь уничтожались, а там почитались. Одна империя – одна вера.

– Разумеется, – кивнул Аргирос. – Если может быть лишь одно истинное вероучение, все должны ему следовать.

Теоретически, и это подтвердил Лаканодракон, вся империя молилась так, как предписывали из Константинополя. На самом деле в Египте, Сирии, в отвоеванных у германских королей западных провинциях – Италии, Испании, Африке, Нарбонской Галлии – по-прежнему процветали ереси. Оставалось искоренять их везде, где они проявлялись.

– Ты хорошо разбираешься в сокровенном учении, Василий, – молвил Лаканодракон. – Если бы тебе надо было обосновать пользу икон в богослужении, как бы ты вышел из положения?

Магистр задумался. Как признал Лаканодракон, Василий знал теологию; только в варварских странах Северо-Западной Европы эта премудрость оставалась под контролем священников.

– Конечно, довод, что иконы – это идолы, не выдерживает критики. С самого начала заветы Павла освобождают нас от оков иудейского закона. Я сказал бы, что главная ценность икон в том, что они напоминают нам о тех, кого изображают, – о Христе, Богородице и святых. Когда мы смотрим на икону, за картинкой мы созерцаем лик. А еще иконы доносят истину до тех, кто не может читать Писание.

Магистр официорий делал заметки.

– Последнее замечание ценно; я не помню, чтобы кто-то упоминал об этом на совещаниях, на которых я присутствовал. Я передам это патриарху. Не волнуйся, я не утаю, кто его высказал.

– Вы очень добры, ваша светлость, – искренне сказал Аргирос.

Большинство имперских чиновников оценили бы и смысл, и значение такой похвалы. Но значимость слов Лаканодракона наводила на размышления.

– Патриарху нужны доводы в пользу икон?

– А ты сметлив, как всегда. – Магистр официорий улыбнулся. – Верно, чтобы приготовиться на случай необходимости. Одна из возможностей императора положить конец раздорам по поводу икон – созвать Вселенский собор.

Аргирос тихо присвистнул.

– Все настолько серьезно?

Вселенские соборы были поворотными пунктами в истории церкви; за тысячу лет со времен Константина Великого они созывались только девять раз. Те, кто отказывался принимать их постановления, считались еретиками. Таковыми были прежде всего несториане [58] Сирии с их чрезмерно расширенным толкованием человеческой природы Христа и монофизиты, размножившиеся в Египте и по востоку империи после Халкидонского собора [59], не принявшего их преувеличенные представления о божественной природе Христа.

– Думаю, император намеревался выждать, пока все успокоится само собой, – сказал Лаканодракон. – Но вчера вечером великий логофет [60] обозвал префекта столицы грязным язычником и разбил о его голову стеклянный графин.

– Боже мой, – молвил магистр и моргнул.

– Да. Разумеется, сказали, что префект упал с лестницы, имей в виду – во имя всех святых не пытайся высказывать иную версию. Тут Никифор и решил, что пора созвать Собор.

– Когда выйдет приказ созвать епископов? – спросил Аргирос.

– Думаю, скоро. Сейчас конец июля – или уже начало августа? В любом случае прелаты в местах вроде Карфагена, Рима и Испании получат вызов только осенью. Слишком поздно для путешествия – ни одно судно не отправится до весны. Я думаю, Синод не соберется до той поры.

– Хорошо. У нас будет время, чтобы подготовиться к серьезной теологической дискуссии.

– Помимо других приготовлений, – сказал магистр официорий с усмешкой.

Вселенские соборы являлись не только религиозными диспутами, но и политическими мероприятиями. Большей частью они собирались по воле императоров. Никифор III был осторожным правителем; он не желал, чтобы новый Собор оказался неудачным.

Лаканодракон продолжал:

– Напиши мне изложение твоих взглядов относительно икон, я хочу ознакомиться с ними. Потом передам их патриарху. Однако не жди особой оценки, потому что он получит и другие документы, я в этом уверен.

– Я попробую.

Каждый в столице считал себя теологом; всякий, кто умел писать, направлял страстные послания в резиденцию патриарха в Святой Софии. Большую их часть, как водится, бросали в печку, или же написанное стирали, чтобы сэкономить бумагу.

Лаканодракон отпустил Аргироса жестом, в конце добавив:

– Мне не терпится прочесть твой комментарий.

Аргирос поклонился и вышел, он поспешил в библиотеку Святой Софии: надо сделать нужные выписки до того, как оттуда исчезнет половина нужных книг.

Магистр передал Георгию Лаканодракону свой длинный доклад об иконах. Он был горд своим трудом, щедро иллюстрированным цитатами таких почтенных авторитетов, как Иоанн Златоуст, святой Амвросий Медиоланский, святой Софроний Иерусалимский, святой Афанасий Александрийский, историк церкви Евсевий, присутствовавший на Первом Вселенском соборе, созванном Константином в Нике в 325 году.

Пока Василий писал документ, до Константинополя доносились известия о смутах из-за икон. Мятеж охватил Эфес, так что выгорела половина города. Несколько монастырей вблизи Тарса разграблены, потому что монахи не согласились отречься от икон. Еврейский квартал Неаполя в Италии разгромлен, поскольку неаполитанцы обвинили евреев, отрицавших изображения по собственным мотивам, в поощрении иконоборчества.

Наступление сезона штормов воспринималось почти как облегчение, потому что перестали поступать дурные вести. Последней дошедшей до столицы новостью стал созыв патриархом Александрии Арсакием местного Синода для разрешения спорного вопроса в пределах своей церковной провинции. Команда корабля, привезшего это известие вместе с грузом зерна, не знала, о чем договорились отцы города: судно покинуло порт задолго до этого.

Аргирос размышлял, чем могло закончиться это собрание. Александрийский патриарх стремился не допускать столкновений с монофизитами, которые в Египте, вероятно, составляли большинство, а монофизиты всегда отрицали изображения. Как следовало из их названия [61], они считали, что у Христа есть только одна природа – божественная, и после воскрешения Его человеческая натура не имеет значения. Поскольку Бог по определению неописуем, монофизиты отвергали любые попытки изображения Христа.