Флот вторжения. Страница 66

Иджера мало волновал этот факт: да хоть негр. И уж точно это совершенно не волновало ящеров. Держа в руках черный саквояж, врач влез в автобус.

— Кто ранен? — спросил он с сильным нью-йоркским акцентом. Когда он увидел кто, глаза у врача расширились:

— Н-да…

— Пойдемте! — поторопил его Иджер.

Если уж вызвался отвечать за ящеров, нужно показать, что эта работа тебе по силам. Сэм повел Финкель-штейпа к пришельцам, которые па протяжении беседы новоиспеченного рядового первого класса Иджера с полковником Коллинзом сидели тихо. Сэм надеялся, что эти существа с другой планеты узнают в нем человека, снабдившего их бинтами для перевязки ран. Возможно, они узнали его, поскольку не проявили волнения, когда он привел к ним врача.

Но стоило Финкельштейну жестом показать, что он хочет сорвать одну из повязок, здоровые ящеры испустили целую серию жутких звуков. Один из вражеских солдат вскочил и вытянул перед собой когтистые руки.

— Как убедить их, что я не собираюсь сделать им ничего плохого?

«А откуда мне это знать?» — подумал Сэм. Но если он не найдет ответа, вместо него додумается кто-то другой. Он надеялся на вдохновение, и оно тут же пришло. Иджер отдал свою винтовку Отто Чейзу и закатал рукав.

— Забинтуйте мне руку, а потом снимите повязку Может, до них дойдет, что вы намереваетесь делать.

— Что ж, это может сработать, — подумав, согласился Финкельштейн. Он раскрыл саквояж и достал бумажный пакет с бинтом. — Терпеть не могу портить стерильные материалы, — пробормотал он, разрывая бумагу.

Врач обмотал бинт вокруг руки Иджера. Руки у него были умелые, быстрые и мягкие Ящеры внимательно следили за его действиями.

Иджер вздохнул и изо всех сил попытался жестами передать наступившее облегчение. Он совершенно не представлял, дошла ли эта идея до ящеров. Финкельштейн снял повязку. Потом попытался вновь приблизиться к раненым пленным. Хотя их здоровые товарищи о чем то шипели между собой, они не предприняли попыток его остановить.

Конец повязки подался легко.

— Это не бинт, — сказал врач, обращаясь в равной степени к самому себе и к Иджеру. — Удивительно как он держится. — Финкельштейн размотал повязку дальше и взглянул на рану в боку пришельца:

— Думаю, там застрял осколок. Рядовой, подайте мои саквояж. — Врач достал зонд:

— Предупредите его, что может быть больно.

«Кто, я?» — Иджер опять задумался. Он привлек внимание ящеров, ущипнул себя и постарался как можно точнее воспроизвести звуки, которые издавали раненые пленники. Затем он показал на Финкельштейна, на зонд и на рану.

Финкельштейн медленно ввел зонд. Раненый пришелец сидел очень тихо, затем зашипел и вздрогнул в тот самый момент, когда врач воскликнул:

— Нашел! Не слишком крупный, да и застрял не особо глубоко. — Врач извлек зонд и взял длинные, тонкие щипцы:

— Почти зацепил… еще чуть-чуть… есть!

Руки Финкельштейна дернулись назад: в щипцах, извлечённых из раны, был зажат полудюймовый осколок. С него на пол автобуса упала капля чужой крови.

Все пленные, в том числе сам раненый, о чем-то взволнованно заговорили на своем языке. Тот из них, кто до этого угрожал врачу когтями, опустил глаза вниз и стоял, совершенно замерев. Иджер уже видел этот ритуал прежде. «Должно быть, у них это что-то вроде отдания чести», — подумал он.

Врач начал снова забинтовывать рану, потом остановился и быстро взглянул на Иджера:

— Как думаете, стоит посыпать ему рану сульфамидом? Не известно, могут ли земные бактерии жить на существе, явившемся Бог весть откуда. Или я рискую отравить ящера?

«А я-то почем знаю?» — эта мысль снова пришла в голову Сэма первой. Почему врач задает такие вопросы игроку провинциальной бейсбольной лиги, не имеющему диплома медицинского колледжа? Потом он сообразил: в том, что касается ящеров, он может понимать куда больше, чем Финкельштейн. Недолго думая, Сэм ответил:

— Сдается мне, что они родом с планеты, которая не слишком отличается от нашей, иначе они не стали бы пытаться захватить Землю. Так что нашим микробам они могут понравиться.

— Да, звучит разумно. Что ж, я обработаю рану. Врач посыпал рану желтым порошком и снова наложил повязку.

К ним подошел полковник Коллинз:

— Как справляетесь, док?

— Благодарю вас, сэр, достаточно успешно. — Финкельштейн кивком указал на Иджера:

— Этот человек у вас здорово соображает.

— Неужели? Хорошо.

Коллинз снова направился к выходу из автобуса.

— Извините, рядовой. Я даже не знаю, как вас зовут, — сказал врач.

— Сэм Иджер. Был рад познакомиться с вами, сэр.

— Мы отчасти тезки — меня зовут Сэм Финкельштейн. Ну что, Сэм, посмотрим, чем помочь второму раненому пришельцу?

— Не возражаю, Сэм, — ответил Иджер.

***

Когда Йенс Ларсен уезжал из Чикаго, чтобы предупредить правительство о важности работы, которая ведется в Металлургической лаборатории, он меньше всего ожидал, что конечным пунктом его путешествия окажется Уайт-Сал-фер-Спрингс в штате Западная Вирджиния. И проживание в одном отеле с германским поверенным в делах тоже было неожиданностью.

Тем не менее Йенс жил здесь, в отеле «Гринбрайер», близ знаменитых источников, и опять-таки здесь же жил Ганс Томсен. Когда Соединенные Штаты вступили в войну, Томсена интернировали сюда вместе с дипломатами из Италии, Венгрии, Румынии и Японии. Затем Томсен отплыл в Германию на шведском корабле, залитом огнями, чтобы его по ошибке не потопили подводные лодки. Высокопоставленного немца обменяли на интернированных в Германию американцев.

Теперь Томсен вновь прибыл сюда. Фактически его номер находился напротив номера Ларсена и их разделял только коридор. В столовой отеля Томсен рокотал на великолепном английском:

— Да, когда я плыл домой, то очень беспокоился. Но, возвращаясь в Штаты на утлой маленькой шаланде, слава Богу, слишком маленькой и убогой, чтобы стать объектом внимания ящеров, я был спокоен; Меня так одолевала мерекая болезнь, что не было ни минуты на треволнения.

Все, кто слушал его, громко хохотали; включая и Йенса. Возвращение Томсена в Соединенные Штаты было существенным напоминанием о том, что у человечества есть более важные дела, нежели истребление друг друга. И все же присутствие германского поверенного заставляло Ларсена нервничать. Для него Германия оставалась врагом, даже если силою обстоятельств она была вынуждена оказаться в одном лагере с Соединенными Штатами. Это чувство было схожим с тем, что Йенс испытывал при заключении союза с русскими против Гитлера, только сильнее.