Император Крисп - Тертлдав Гарри Норман. Страница 36

— Ты недооцениваешь себя в его глазах, — сказал Ливаний. — Разыскивая тебя, он перевернул вверх дном всю местность вокруг имперской армии.

— Он искал тебя также с помощью магии, и с неменьшей решимостью, — произнес мужчина в кафтане. В его видесском ощущался едва заметный акцент.

Фостий пожал плечами. Возможно, ему сказали правду, а может, и солгали.

Какая разница?

— Кстати, что заставляет вас думать, будто я желаю вернуться к отцу? Я достаточно знаю о вас, фанасиотах, и предпочел бы провести остаток своих дней с вами, чем погрязнуть среди вещей во дворце.

Он сам не понимал, говорит ли правду, полуправду или отъявленную ложь. Его мощно притягивали доктрины фанасиотов — в этом он, по крайней мере, не сомневался. Но как могли люди, придерживающиеся столь благозвучных принципов, скатиться до похищения? А почему бы и нет, если вера позволяет им ради самосохранения прикидываться ортодоксами? И если это так, то они непревзойденные актеры. Они одурачили даже его.

— Я слышал нечто подобное от своей дочери и святого Дигена, — сказал Ливаний. — Возможности здесь открываются… интересные. Ты действительно предпочел бы прожить свою жизнь в нужде вместе с нами, а не в привычной тебе роскоши?

— Душа заботит меня больше, чем тело, — ответил Фостий. — Тело мое лишь одеяние, которое скоро обветшает. И если оно будет выброшено в навозную кучу, то какая разница, если некогда оно было расписано яркими красками? Но моя душа… она будет жить вечно. — И Фостий очертил на груди солнечный круг.

Ливаний, священник, Оливрия и даже Сиагрий быстро повторили его жест.

Человек в кафтане этого не сделал, и это удивило Фостия. Недостаточно набожный фанасиот не вписывался в общую картину. А может, и нет — он сам подходил под такое определение. Вдруг он изображает больше веры, чем испытывает, лишь бы Ливаний обращался с ним помягче? Фостию было трудно разобраться в собственных чувствах.

— Так что же нам с тобой делать? — задумчиво пробормотал Ливаний. Судя по его тону, Фостий был готов поспорить, что предводитель фанасиотов размышляет над тем же вопросом, который он только что задавал себе. — Считать тебя одним из нас или же просто фигурой на игровой доске, которую следует поместить в подходящий момент на самое выгодное поле?

Фостий кивнул, оценив аналогию; Ливаний умел проводить сравнения. В видесской стратегической игре, имитирующей сражение, снятая с доски фигура не имела никакой ценности, но могла быть снова введена в игру на стороне захватившего ее игрока. Это правило затрудняло приобретение мастерства в игре, но одновременно точнее отражало хитроумную запутанность видесской политики и государственного устройства.

— Можно мне сказать, отец? — спросила Оливрия.

— Разве я когда-нибудь мог тебе отказать? — рассмеялся Ливаний. — Говори.

— Есть и третье решение, — сказала она. — Никто сильный духом, причем неважно, вступил он уже на светлый путь или нет, не станет хорошо к нам относиться, раз мы его похитили и насильно привезли сюда. Но разве может порядочный человек не увидеть, оказавшись здесь, как праведно мы живем в соответствии со святыми заветами Фоса?

— Многие не смогут этого увидеть, — сухо возразил Ливаний. — Например, Крисп, его солдаты и священники. Но, как я вижу, ты еще не договорила. Так говори же.

— Я вот что хочу предложить. Не надо запирать Фостия в тюрьме. Потому что, если мы когда-нибудь захотим вернуть его на игровую доску, нам вовсе не нужно, чтобы он переметнулся на сторону противника при первой же возможности.

— Но дать ему полную свободу мы тоже не можем, — отметил Сиагрий. — Он однажды уже пытался сбежать, и наверняка не раз думал о побеге. А то, о чем просишь ты, позволит ему ускакать к папочке, едва он незаметно раздобудет лошадь.

Фостий мысленно дал себе пинка за попытку бегства с фермы.

Правда, тощий тип уже врезал ему за это, и гораздо больнее.

— Я вовсе не прошу предоставить ему полную свободу, — возразила Оливрия. — Ты прав, Сиагрий, это опасно. Но если мы покажем ему Эчмиадзин и другие места, где светлый путь силен, то он своими глазами увидит ту жизнь, к которой уже почти склонился перед похищением. И как только он ее увидит, как только примет сердцем, он может истинно стать одним из нас, и уже будет неважно, как он к нам попал.

— Да, есть надежда, что такое сработает, — признал Ливаний, и сердце Фостия дрогнуло. Однако ересиарх обладал истинно видесской способностью распознавать предательство прежде, чем оно созрело. — Но это же может предоставить ему повод для лицемерия, а заодно позволит выбрать место и время для побега.

— Истинно так, клянусь благим богом, — прорычал Сиагрий.

Сплетя пальцы, Ливаний повернулся к Фостию:

— А что скажешь ты, младшее величество? — В его устах титул Фостия прозвучал если и не издевательски, то по меньшей мере недостаточно уважительно. — В конце концов, это тебя касается.

— Действительно. — Фостий попытался воспроизвести тон Ливания. Если бы он полагал, что неискренние обещания спасут его от маленькой, темной и сырой тюремной камеры, то обязательно прибегнул бы к ним. Но он предположил, что Ливаний воспримет подобные обещания как ложь, и потому пожал плечами и ответил:

— Решайте сами. Если вы мне не верите, то все равно не поверите любым моим словам.

— А ты умен. — Сидящий в кресле с высокой спинкой Ливаний напоминал Фостию хитрого кота, самозванно назначившего себя судьей над мышами. Фостий никогда прежде не был мышью, и это ощущение ему не понравилось. — Ладно, поживем увидим. Хорошо, младшее величество, обойдемся без кандалов. — «Пока что», — угадал Фостий невысказанные слова. — Мы позволим тебе увидеть нас — разумеется, под надлежащей охраной, — и сами присмотримся к тебе. А потом решим, что с тобой в конце концов делать.

Стоявший перед Ливанием священник широко улыбнулся и вновь очертил на груди солнечный круг. Мужчина в кафтане справа от Ливания обернулся к нему и спросил:

— Ты уверен, что это мудро?

— Нет, — честно ответил Ливаний; кажется, его вовсе не раздражало, что его решения подвергают сомнению. — Но, как мне кажется, возможная выгода пересиливает риск.

— У нас не стали бы так рисковать в…

Ливаний поднял руку:

— Неважно, как поступил бы ты в другом месте. Ты здесь и, надеюсь, не станешь об этом забывать.

Ливаний мог выслушать мнение советника, но цепко держал власть в своих руках. Мужчина в кафтане сложил перед собой руки и низко поклонился, признавая его право решать.

— Если он будет пользоваться хотя бы относительной свободой, то где нам его поселить? — спросила отца Оливрия.

— Отведите его в комнату на самом верхнем этаже в этой башне, — решил Ливаний. — Если поставить в коридоре часового, ему оттуда не убежать, разве что он отрастит себе крылья. Сиагрий, когда он будет ходить по городу и вокруг, ты будешь его главным охранником. Ты отвечаешь за то, чтобы он не сбежал.

— Не убежит. — Сиагрий взглянул на Фостия так, словно надеялся, что юноша попытается убежать. Прежде Фостию не доводилось встречать людей, столь желающих причинить ему боль, и он непроизвольно напрягся.

— Сейчас мне никуда не хочется идти, разве что поспать, — заявил он.

— Ты говоришь, как солдат, — рассмеялся Ливаний. Сиагрий покачал головой, считая, что Фостий не имеет право так называться. Фостий сам этого не знал. Он мог это выяснить, если бы его не похитили фанасиоты. Но смог бы он сражаться против них? Он не знал и этого, а потому сделал вид, будто старательно игнорирует присутствие Сиагрия. Заметив это, Ливаний расхохотался еще пуще.

— Если он хочет спать, так пусть идет, — заметила Оливрия. — С твоего позволения, отец, я отведу его в одну из комнат наверху, о которых ты говорил.

Сиагрий помахал рукой, словно Автократор, снизошедший до любезности.

Наблюдая всю жизнь за Криспом, Фостий видел и лучшее исполнение этого жеста.

Оливрия повела его вверх по винтовой лестнице. Сиагрий вытащил из-за пояса неприятно длинный и неприятно острый нож и последовал за ними. Этот злодей, решил Фостий, не любит тонких намеков.