Легион Видесса - Тертлдав Гарри Норман. Страница 2

Легионеры громко захохотали. Особенно они потешались потому, что Муниций срезал видессианина – имперцы всегда слыли краснобаями и жуликами. Продавец не нашелся, что ответить, и замер с раскрытым ртом.

Казалось, на каждом втором перекрестке стоял храм Фоса. В Городе их насчитывалось несколько сотен. Облаченные в голубые плащи жрецы и монахи с обритыми головами – их макушки сверкали ярко, словно золотые шары на шпилях храмов, – составляли немалую часть прохожих. Проходя мимо солдат Марка, они обводили круг – знак Фоса-Солнца – на левой стороне груди, напротив сердца. Многие видессиане и некоторые римляне в колонне отвечали тем же знаком, отвращая от себя злого духа.

Легионеры миновали площадь Ставракия, где возвышалась позолоченная статуя великого Императора-завоевателя. Затем путь их лежал по шумному кварталу, населенному кузнецами и медниками, мастерами по бронзе, серебру и золоту. Отсюда Срединная улица резко сворачивала на запад, к императорским дворцам. Римляне прошли через площадь, которую в столице именовали площадью Быка (Марк до сих пор не знал, почему она так странно называется), оставили позади громадное здание из красного гранита, где помещались архивы Видесса (а в подвалах этого же гиганта находилась тюрьма), и оказались на площади Паламы – самой большой из площадей столицы,

Если город Видесс был зеркалом Империи, то площадь Паламы, несомненно, заключала в себе весь город Видесс. Знатные горожане, одетые в широкие халаты и плащи, украшенные золотым и серебряным шитьем, смешивались в толпе с городскими бродягами, жуликами и бандитами, которых можно было узнать по туникам с пышными рукавами и ярким штанам. Подвыпившая потаскушка, привалившаяся к стене; наемник-намдалени с выбритым затылком (это делалось для того, чтобы шлем лучше сидел на голове), торгующийся с ювелиром из-за кольца; монах, проводящий время в теологическом споре с процветающим булочником (оба спорщика улыбаются друг другу), – все это людское многоцветье площади Паламы.

Скавр бросил беглый взгляд на Веховой Камень – обелиск, высеченный из того же красного гранита, что и здание архива. Обелиск был точкой, от которой отсчитывалось расстояние от столицы до любого уголка Империи. Надпись у основания обелиска повествовала о том, как великий барон Дракс и его намдалени подавили в западных провинциях мятеж Баана Ономагула. Над надписью красовалась голова Ономагула, недавно доставленная в город. Мятежник был почти совершенно лыс, поэтому вместо того, чтобы подвесить голову за волосы, видессиане привязали ее за кожаный шнурок продетый через уши. Очень немногие из прохожих поглядывали на голову казненного. За последнее столетие несколько поколений видессиан стали свидетелями такого большого количества неудачных мятежей, что почти перестали обращать на них внимание.

Гай Филипп проследил взгляд Марка.

– По заслугам ублюдку, – сказал он.

Трибун кивнул.

– После того как Маврикий Гавр погиб, Баан возомнил, что Империя по праву принадлежит ему. Он даже на минуту не мог представить себе, что Туризин – нечто большее, чем просто никчемный маленький братец Маврикия. Я полагаю, это самая большая ошибка Баана.

Гай Филипп по-солдатски уважал Автократора Видессиан. Надо сказать, что Туризин отвечал ему тем же. После бурлящей площади Паламы тихая, почти безлюдная красота дворцового комплекса действовала почти ошеломляюще. Марк никогда не знал, как реагировать на этот резкий переход от шума к тишине Иногда это успокаивало его, но часто ему казалось, что он как бы уходит в сторону от живой жизни. Сегодня, решил трибун, площадь была все же слишком шумной. Спокойное послеполуденное время, проведенное в казарме в ничегонеделании, подходило к сегодняшнему настроению Марка куда лучше.

– Командир, – окликнул Скавра часовой, поколебавшись.

– Что тебе, Фостул? – Марк поднял голову, оторвавшись от документов о выплате жалованья солдатам. Он запомнил место, где остановился, и снова взглянул на легионера.

– Там лысый… Он хочет поговорить с тобой.

– Лысый? – моргнул трибун. – Ты хочешь сказать, жрец?

– Кто же еще? – Фостул ухмыльнулся. Он не принадлежал к числу римлян, начавших поклоняться Фосу. – Большой, толстый. Лет, должно быть, пятидесяти, судя по седине в бороде. У него довольно грубое лицо, – добавил часовой.

Марк почесал за ухом Он был знаком с несколькими жрецами, но это описание не подходило ни к одному из них. Однако трибун не собирался наносить оскорбление представителю официальной религиозной иерархии Видесса; зачастую Церковь Фоса бывала могущественнее даже Императора. Марк вздохнул и свернул пергамент, завязав свиток шелковым шнуром.

– Что ж, пусть войдет

Фостул отсалютовал по-римски, выбросив вперед правую руку, сжатую в кулак, затем, как на параде, повернулся и поспешил к посту у входа. Подбитые гвоздями сапоги застучали по полу.

– Не слишком-то ты торопился, – услышал Марк ворчание жреца. Тот был явно недоволен Фостулом и изливал раздражение, пока часовой вел его к маленькому столу в углу казармы – Марк использовал этот уголок в качестве рабочего кабинета.

Трибун поднялся со стула, здороваясь с гостем.

Жрец действительно оказался почти одного роста со Скавром. Благодаря своим северным предкам трибун был выше, чем большинство римлян и видессиан. Когда он протянул руку посетителю, крепкое сухое рукопожатие жреца выдало немалую силу.

– Можешь идти, Фостул, – сказал трибун.

Отсалютовав, легионер вернулся на пост. Жрец тяжело опустился в кресло, скрипнувшее под его тяжестью. Пот темными пятнами проступал на плаще под мышками, сверкал на бритой голове.

– Во имя света Фоса! Стоять на жарком солнце – тяжелый труд, – обвиняюще произнес жрец густым басом. – Не найдется ли у тебя винца для ближнего, изнуренного жаждой?

– М-м… Да, конечно, – ответил трибун, несколько удивленный такой прямотой. Большинство видессиан предпочитало выражаться куда более витиевато.

Марк принес кувшин вина и две глиняных кружки. Плеснув в одну вина, он передал ее жрецу. Вторую поднял приветственным жестом.

– Твое здоровье, уважаемый… – он остановился, не зная имени гостя.

– Стипий, – бросил тот коротко и грубо. Как все видессианские священнослужители, он опускал фамилию в знак того, что посвятил себя одному лишь Фосу. Прежде чем отпить, жрец воздел руки и прошептал:

– Фос, Владыка Благой и Премудрый, милостью Твоей Заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Затем сплюнул на пол в знак отрицания Скотоса – вечного антагониста Фоса. Жрец подождал немного, чтобы дать римлянину возможность /`(a.%$(-(blao к ритуалу, но Скавр, хоть и уважал обычаи Видесса, не всегда подражал им и не придерживался их в тех случаях, когда не разделял веры имперцев.

Стипий неприязненно глянул на трибуна.

– Безбожник! – прошептал жрец.

Марк понял, что имел в виду Фостул, когда говорил, что лицо у «лысого» грубое: узкие бескровные губы едва скрывали крепкие желтые зубы, черты казались рублеными.

Стипий проглотил вино, и трибун еле сдержался, скрывая раздражение. Видессианин осушил кружку в одно мгновение, наполнил ее снова, не дожидаясь приглашения, снова выпил до дна и повторил процедуру в третий раз, опорожнив сосуд столь же стремительно, как и в первые два раза. Марк едва пригубил.

Стипий начал было наливать себе четвертую, но кружка наполнилась лишь до половины – кувшин опустел. Жрец недовольно фыркнул и отодвинул кувшин в сторону.

– Ты пришел сюда за выпивкой или тебе нужно что-нибудь еще? – резко спросил Скавр. И тут же почувствовал укол стыда: разве стоицизм не учит принимать каждого человека таким, каков он есть?

Марк попробовал задать вопрос вторично, на этот раз без сарказма:

– Чем мы можем быть тебе полезны?

– Сомневаюсь, что такое вообще возможно, – ответствовал Стипий, в очередной раз разозлив трибуна. – Мне сказали, что, напротив, я должен помогать вам.

Судя по кислому выражению лица, Стипий был отнюдь не в восторге от такого поручения.