Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман. Страница 101

– Ну нет! Далеко не все! Во-первых, один Фос знает, как поведет себя Симватий. Лиция ему рассказала? – Прежде чем продолжить, старший Маниакис дождался, пока сын утвердительно кивнет. – Кроме того, я боюсь за патриарха. Не приведи Господь, у бедняги легкие лопнут, когда он начнет вопить “кровосмешение!” и осыпать вас проклятиями. Об этом ты подумал?

Маниакис снова утвердительно кивнул. Некий голос внутри него вопил то же самое. Ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы заглушить этот голос. По всей вероятности, Лиция испытывает те же чувства, подумал он. И все-таки…

– Знаешь, – сказал он, – может, я тебя удивил… Но все же громом средь ясного неба это никак не назовешь.

– Знаю, – неожиданно ответил отец. – Как не знать. Однажды Ротруда, которая тогда была беременна Таларикием, – старший Маниакис звучно хлопнул себя по объемистому пузу, – сообщила мне, что зарежет тебя, если ей случится застать в твоей постели кузину.

– Правда? – Маниакис удивился, причем сразу по двум причинам. – Но почему она говорила об этом с тобой, а не со мной?

– Не знаю, – ответил старший Маниакис. – Думаю, только беременность могла заставить ее поступить вот так, чисто по-женски. – Он закатил глаза, давая понять, что не намерен всерьез воспринимать слова Ротруды. – И все же что-то такое она заметила в твоих отношениях с Лицией. Впрочем, я тоже замечал, но не был уверен, хотя знал вас обоих гораздо дольше. А Рот-руда сразу подметила в твоей дружбе с кузиной нечто большее.

– Да, – задумчиво сказал Маниакис. – Мне всегда казалось, что Ротруда понимает меня лучше, чем я понимаю себя сам. – Он взял со стола кувшин, на котором был изображен толстый похотливый старый пьяница, преследовавший молодую, не обремененную излишними одеждами служанку, налил до краев кубок и осушил его одним глотком, после чего тут же наполнил кубок снова. – Но что же мне теперь делать, отец?

– Как? – Старший Маниакис поковырял пальцем в ухе. – Я не ослышался? Ты же только что сам сказал, что ты намерен делать. Ты намерен жениться на собственной кузине, разве нет? В таком случае чего ты ждешь от меня? Чтобы я сказал, что ты идиот? Пожалуйста. Ты идиот. Вы оба – пара идиотов и, на мой взгляд, собираетесь сотворить большую глупость. Прикажешь мне выпороть тебя хорошенько? Поставить в угол? Отправить в постель без ужина? Нет уж, уволь. Ты уже давно взрослый мужчина, сынок, и волен поступать так, как тебе заблагорассудится, даже если твои поступки, на мой взгляд, отдают идиотизмом. Кроме того, ты Автократор. А я внимательно читал старые хроники. И вот что я там вычитал: отцы Автократоров, пытавшиеся командовать своими детьми, зачастую становились на голову короче.

– Ну знаешь, отец! Если ты в самом деле думаешь, что я способен на нечто подобное, лучше уж мне сразу снять алые сапоги, побрить голову и пойти в монахи.

– Вот-вот, сынок. Как сказано в хрониках, монастырь – самое подходящее место для родителей, навлекших на себя неудовольствие своих венценосных сыновей, – заметил старший Маниакис. – Впрочем, – он внимательно посмотрел на Автократора, – ты уверен, что не можешь уладить это дело, не прибегая к законному браку?

– То есть оставить свою кузину на положении любовницы? – спросил Маниакис. Отец молча кивнул. – Нет, – покачал головой Маниакис, – я не могу. Ведь это ее обесчестит. – Он невесело рассмеялся. – Хотя после случившегося найдется немало таких, кто скажет, что я ее уже обесчестил… Пусть говорят! Хорошо. Предположим, я не женюсь на Лиции, а спустя какое-то время возьму в жены другую женщину. Каким окажется отношение ее семьи к соглашению, заключенному между мной и моей кузиной?

– Самым скверным, – согласился старший Маниакис. – Но предположим, ты порвешь отношения с Лицией прямо сейчас. Что тогда?

– Тогда моя жизнь станет темной, пустой и стылой, словно ледяная преисподняя Скотоса, – ответил Маниакис, сплюнув на пол в знак презрения к богу тьмы. – Когда я думаю об империи, положение дел кажется мне мрачным и беспросветным. Неужели здесь, в резиденции, все должно обстоять точно так же?

– Я уже сказал тебе, что ты взрослый мужчина, сынок. И если вы с моей племянницей твердо решились… – Старший Маниакис кашлянул. – Значит, вы все равно своего добьетесь. А вот чем все это кончится… Что ж, поживем – увидим.

Величайший, – сказал вошедший Камеас, – согласно твоему приказанию, в резиденцию прибыл святейший экуменический патриарх Агатий.

– Хорошо. – При мысли о том, какой тяжелый разговор ему предстоит, у Маниакиса на секунду замерло сердце, но он постарался скрыть свои чувства. – Проводи его ко мне. Все формальности должны быть выполнены надлежащим образом; патриарх вызван сюда не для дружеской беседы.

– Я прослежу за тем, чтобы пожелания величайшего были выполнены в точности, – с достоинством ответил Камеас, повернулся и выплыл из зала.

– Величайший, – сказал Агатий, появившись в дверях после того, как Камеас возвестил о его прибытии, – я готов тебе служить.

Патриарх сперва опустился на колени, а затем распростерся на полу в полном проскинезисе. Когда он начал подниматься, не дождавшись разрешения Автократора, Маниакис слегка кашлянул. Патриарх снова распростерся на полу, уткнувшись лбом в холодный мрамор.

– Поднимись, святейший, – сказал Маниакис, выдержав паузу. – Теперь ты можешь сесть.

– Благодарю тебя, величайший. – Патриарх осторожно поднялся, уселся в кресло и постарался подладиться к тону, выбранному Автократором:

– Чем я могу быть полезен тебе сегодня, величайший? Приказывай.

– Мы полагаем, что наступило время, когда нам следует снова вступить в брак, – ответил Маниакис. Он не мог припомнить, когда в последний раз прибегал к императорскому “мы”, но сегодня собирался сделать все возможное, дабы внушить Агатию должное почтение и благоговейный трепет. Именно поэтому он и вызвал патриарха к себе, вместо того чтобы самому посетить Агатия в патриаршей резиденции.

– Я рад услышать столь важную новость. Желаю тебе счастья, величайший, – отозвался патриарх, но его голосу явно недоставало теплоты и искренности. – Назови мне имя своей избранницы, дабы я мог вознести за нее молитву, прося для нее у Господа нашего долгих, счастливых лет жизни.

От Маниакиса не укрылась некоторая заминка, предшествовавшая последним словам Агатия. Интересно, какие слухи уже успели дойти до ушей патриарха, подумал он. Самому Автократору ни о каких слухах пока не сообщали. Впрочем, это вовсе не означало, что их не существует.

– Мы выбрали себе в жены Лицию, дочь благороднейшего Симватия, – осторожно ответил он патриарху, пока избегая упоминания о своем с Лицией родстве. Если патриарх захочет затронуть эту тему, пусть поднимает ее сам.

Патриарх захотел. Но в иносказательной форме.

– Дал ли свое благословение на сей союз благороднейший Симватий?

– Да, святейший, – сказал Маниакис. – Дал. Можешь спросить у него сам, если ты сомневаешься в моих словах.

Это была правда. Дядя не сказал ему “нет”. Но если Симватий и испытывал энтузиазм по поводу того, что его дочь станет императрицей, то он очень ловко это скрывал.

– Разумеется, я полностью полагаюсь на слово величайшего. – Агатий снова замялся, затем неловко кашлянул. Он чувствовал себя явно неуютно.

Маниакис молчал, надеясь, что патриарх сумеет сохранить спокойствие. Агатий вообще был уступчивым человеком, а находясь в императорской резиденции, он тем более не осмелится затеять с Автократором догматический спор… Или все-таки осмелится? На сей раз пауза затянулась надолго. Затем патриарх продолжил:

– И все же, величайший, я осмелюсь привлечь твое внимание к тому, что степень твоего родства с той, кого ты избрал себе в жены, слишком велика. Подобные браки запрещены не только церковными канонами, но и сводом законов нашей империи…

Патриарх не осмелился громогласно обвинить Автократора в кровосмешении, но смысл его осторожных высказываний был очевиден. Оставалось только гадать, как поведет себя Агатий, вернувшись в Высокий храм.