Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман. Страница 35

– Да, ты в моей власти, – подтвердил Маниакис. – Но как ты мог довести империю до такого состояния?! – вдруг вырвалось у него против его воли, словно болезненный вскрик раненого.

Глаза Генесия вспыхнули; в них читался угрюмый вызов.

– Теперь ты на вершине власти и считаешь себя чуть ли не богом. Но сумеешь ли ты улучшить положение дел?

– Клянусь Фосом, я надеюсь на это! – воскликнул Маниакис.

Он огляделся. Его люди сбились в кучу и толкали друг друга, стараясь подойти поближе, чтобы разглядеть бывшего Автократора. Он поднял меч, с которым не расставался с тех пор, как ступил на землю Видессии. Настал момент использовать эту сталь, подумал он, сглотнув слюну. Маниакис участвовал в самых кровавых сражениях, но еще никогда ему не приходилось исполнять обязанности палача.

– На колени! – приказал он Генесию. Тот и не подумал выполнить приказ. Тогда Маниакис обратился к людям, притащившим поверженного Автократора в дворцовый квартал:

– Поставьте его на колени!

Они сделали это. Генесий осыпал проклятиями их, Маниакиса, Видессию, все сразу. Грязные, отвратительные ругательства лились таким бурным потоком, что большинство моряков спешно осенили себя знаком солнца, дабы оградиться от сил зла. Маниакис крепче сжал меч обеими руками, высоко поднял его, а затем обрушил вниз со всей силой, на какую был способен.

Сверкнувшее лезвие опустилось на шею Генесия с тем же звуком, какой издает вонзающийся в бычью тушу топор мясника. Ш-ш-чух-х! Проклятия прервались на полуслове. Хлынула кровь – невероятно красная в ярких лучах солнца. Тело Генесия конвульсивно задергалось, опорожнились его кишечник и мочевой пузырь. Маниакис еще раз взмахнул мечом, чтобы окончательно отделить голову от туловища.

– Пронесите ее по всему городу, – сказал он своим кричавшим в полном восторге сторонникам. – Пусть все убедятся, что Генесий мертв. А потом найдите для нее на Столпе местечко получше. – Крики стали громче и яростней. Маниакис поднял руку, призывая к вниманию:

– Но это последняя казнь. Мы положили конец чужому насилию совсем не для того, чтобы тут же начать свое.

– А что делать с телом, величайший? – спросил кто-то. Тело все еще подергивалось, но гораздо слабее, чем вначале.

– Сожгите, – ответил Маниакис, вызвав новый взрыв одобрительных возгласов, что вовсе не входило в его намерения; ему просто хотелось как можно скорее избавиться от этого куска вонючей падали. Но как получилось, так получилось. Брать свои слова назад он не собирался.

Убрав меч в ножны, он тронул мерина и двинулся к императорской резиденции. Ее, как и часовню, скрывали деревья – вишни. Наверно, они неописуемо прекрасны весной, во время цветения, но в остальные времена года это были деревья как деревья. Сама по себе резиденция, в отличие от большинства зданий дворцового квартала, выглядела местом, где человек может просто жить, а не выставлять себя напоказ.

Некоторые солдаты, охранявшие резиденцию, были видессийцами, другие – громадными белокурыми халогаями; едва увидев их, Маниакис сразу вспомнил Ротруду. Камеас наверняка уже успел отдать соответствующие распоряжения; как только Маниакис добрался до конца дорожки, петлявшей между вишнями, стражники дружно грянули:

– Слава Маниакису Автократору, победителю! – после чего распростерлись на земле, сотворив в его честь полный проскинезис.

– Поднимайтесь, поднимайтесь! – быстро произнес он, не желая, чтобы те затаили против него хоть малейшую обиду: ведь именно им отныне предстояло его охранять. – Вы служили Генесию гораздо лучше, чем он заслуживал. Надеюсь, мне вы будете служить столь же самоотверженно.

– Слава победителю! – снова грянули стражники. Маниакис расценил этот ответ как согласие с его словами.

Он быстро спрыгнул с коня; ему не терпелось узнать, как императорская резиденция выглядит изнутри. “Я проживу здесь остаток моих дней, – подумал он, – вне зависимости от того, велик он или мал, этот остаток”. Из полутьмы дверного проема на него смотрели бледные безволосые лица евнухов. Слугам, как и стражникам, хотелось поскорее выяснить, что за человек их новый господин.

Маниакис едва успел ступить на пологие, широкие мраморные ступени, как сзади его окликнул запыхавшийся голос:

– Величайший, поспеши за мной! В северо-восточной части столицы идет бой!

Он резко повернулся, чтобы увидеть лицо тяжело дышащего вестника.

– Разве мои офицеры не способны управиться сами? – жестко спросил он. – Если не способны, тогда зачем они мне нужны? – Но тут он вдруг понял, что могло означать это сообщение, и злость в его голосе уступила место озабоченности. – Бой идет у Монастыря святой Фостины?

– Да, величайший, – ответил вестник. – Около роты солдат, верных Генесию, пытаются ворваться в монастырь. Монахини заперлись изнутри. Солдаты как раз собирались вышибить дверь, когда появились твои люди. К несчастью, их недостаточно. Возможно, солдаты уже прорвались в монастырь, и одному Господу известно, каких безумств они успеют там натворить!

Курикий испустил отчаянный стон. Вероятно, только Фос в точности знал, какие именно безумства могут натворить в монастыре солдаты, но казначей мог себе это представить.

– Моя дочь! – жалобно вскричал он, а затем, чуть помедлив, добавил уже тише:

– Моя жена!

Одним прыжком Маниакис взлетел на мерина:

– Регорий! Ты и твои всадники – со мной! Он оставлял дворцовый квартал на попечение моряков, чья способность к состраданию и милосердию вызывала большие сомнения. Но что делать! Верховые доберутся до монастыря вдвое быстрее пеших.

Мерин не желал идти рысью, но вникать в его прихоти у Маниакиса не было ни малейшего желания. За неимением шпор он изо всех сил шарахнул упрямое животное тем самым мечом, которым отрубил голову Генесию. Только, разумеется, плашмя. Мерин принял во внимание силу удара и доказал, что способен проявить изрядную прыть.

– Подождите! – донесся сзади крик Курикия. Но Маниакис не стал ждать.

– Дорогу! – не своим голосом заорал он, когда кавалькада вихрем влетела на площадь Ладоней.

Мельком он увидел море обращенных к нему испуганных лиц… Затем люди с тревожными воплями бросились в стороны; одни топтали других, чтобы самим не попасть под копыта взмыленных лошадей.

Маниакису казалось, что его мерин ни на кого не наступил. Лошади вообще не любят наступать на мягкий дрожащий студень, в который превращаются упавшие на землю люди. Но судя по крикам, донесшимся до него сзади, некоторые скакуны все же были недостаточно осмотрительны, выбирая, куда ступить копытом.

Лишь домчавшись до Срединной улицы, он сообразил, что не знает, в какой части северо-западного квартала находится Монастырь святой Фостины. Тогда он прокричал этот вопрос через плечо скачущим сзади.

– Я могу указать дорогу, величайший, – ответил один из его людей, – в детстве я жил недалеко от монастыря.

– Езжай впереди. – Маниакис придержал мерина, чтобы позволить местному уроженцу выехать в голову кавалькады. Мерин возмущенно всхрапнул, словно спрашивая, какая очередная блажь нашла на его седока: сперва погонял как безумный, а теперь осаживает на полном скаку… Бедняга тут же обиженно заржал, получив каблуками под ребра в качестве требования держаться рядом с лошадью, на которой скакал проводник.

Когда они повернули со Срединной улицы на север, их путешествие превратилось в какой-то кошмар. Как бы этого ни хотелось Маниакису, по узким кривым улочкам просто невозможно было мчаться аллюром. А когда путь преграждала какая-нибудь влекомая ослом тележка или пара мулов, тащивших фургон, никакие проклятия и угрозы не помогали очистить дорогу до тех пор, пока вознице не удавалось найти угол, за который можно было свернуть.

Наконец впереди послышались крики, в которых смешивались страх, боль и гнев. Похоже, они не имели отношения ко всеобщей панике, вызванной бешеной скачкой отряда Маниакиса по улицам столицы. Он быстро пробормотал молитву, прося Фоса, чтобы шум впереди означал, что именно там находится монастырь. А несколько мгновений спустя кавалькада вылетела на небольшую площадь. Фос услышал его молитву.