Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман. Страница 80

– ..то наши дромоны не смогут патрулировать пролив, зато макуранцы легко переберутся на восточный берег и начнут осаду Видесса, – закончил за отца Маниакис. – Вот теперь тебе удалось окончательно меня утешить. Нынешней зимой, всякий раз, когда начнется снегопад, я буду спрашивать себя, как долго это продлится и насколько суровыми окажутся приходящие за снегами холода. Как будто у меня недостаточно других поводов для беспокойства!

– Может, теперь ты наконец поймешь, – хохотнул старший Маниакис, – отчего я наотрез отказался от алых сапог, предложенных мне высокочтимым Курикием!

Нифона встала с постели, чтобы воспользоваться ночным горшком. Холодный зимний воздух, проникший под откинутое ею стеганое одеяло, разбудил Маниакиса. Он недовольно заворчал, потянулся.

– Извини, – сказала Нифона. – Я не хотела беспокоить тебя.

– Пустяки, – ответил он, когда жена вновь скользнула под одеяло. – На востоке светлеет небо, значит, уже не так рано. Ведь сегодня – Праздник Зимы, день зимнего солнцестояния, самый короткий день в году.

– И верно! – Нифона, прислушиваясь, подняла голову. – Кажется, снег сменился дождем. – Она вздрогнула всем телом. – Уж лучше бы снег. Дождь замерзает, едва капли касаются земли. Повсюду лед; люди и лошади скользят, падают…

– Зато дождь не может заморозить Бычий Брод, а это все, что меня теперь волнует. Почти все, – будто извиняясь, добавил Маниакис, засунул руку под шерстяную ночную рубашку жены и положил ладонь на ее раздувшееся чрево. Дитя, носимое ею, тут же лягнуло его ладонь. Автократор радостно рассмеялся.

– Мне кажется, ребенок толкается сильнее, чем толкалась Евтропия, – сказала Нифона. – Может, это мальчик?

– Все может быть, – ответил Маниакис. – Багдасар считает, что родится мальчик. Но ведь он и Евтропию принимал за мальчика, пока она не появилась на свет. Он далеко не столь проницателен, каким себя считает. – Маниакис назвал лишь одну из причин, по которой он не стал просить мага погадать, чем окончатся вторые роды Нифоны. Другая причина заключалась в том, что Багдасару пока так и не удалось выяснить, почему Абивард задал вопрос о серебряных щитах. Правда, колдун предупреждал, что ему потребуется много времени, но Автократор был неприятно удивлен, когда ожидание растянулось на долгие месяцы. Раз колдун не может ответить на один вопрос, стоит ли полагаться на другие его ответы?

– Когда сегодня начнется представление труппы мимов в Амфитеатре? – «спросила Нифона.

– Горожан известили, что открытие намечено на три часа, – ответил Маниакис. – Не беспокойся, до нашего прибытия оно не начнется в любом случае.

– Нельзя заставлять людей злиться в ожидании, – сказала Нифона. – Точно так же мы не должны ничем прогневить Господа нашего, благого и премудрого. – Покрывала шевельнулись – она осенила себя магическим знаком Фоса.

– Да, – согласился Маниакис. – Во всяком случае, не в этом году.

Праздник Зимы всегда назначали на тот день, когда солнце ниже всего поднималось над горизонтом, когда Скотос прилагал наибольшие усилия, дабы выкрасть светило и погрузить мир в вечную ледяную тьму. Затем солнце начинало с каждым днем подниматься все выше и выше, стремясь вырваться из лап злого бога. Но после нынешнего года, года ужасных несчастий, захочет ли Фос не оставить своими милостями Видессийскую империю? Начнет ли солнце вновь подниматься, как в прежние годы? Колдуны и жрецы будут неусыпно наблюдать за ним, пока не смогут дать твердый ответ.

Нифона отправилась в Амфитеатр в паланкине, который несли несколько дюжих стражников. Маниакис шагал рядом; еще несколько стражников охраняли его от возможного покушения и прокладывали императорской чете дорогу сквозь волнующееся людское море, заполонившее площадь Ладоней. Дюжина специальных людей несла шелковый балдахин, дабы всякий встречный знал – идет Автократор.

На площади горели праздничные костры. Мужчины и женщины становились в очередь, чтобы прыгнуть через огонь с громким криком:

– Горите огнем, все мои несчастья!

Маниакис растолкал свою охрану и пристроился в хвост одной из таких очередей. Горожане приветствовали его, обращаясь к нему просто по имени; некоторые даже дружески похлопывали своего Автократора по спине, будто хорошо знакомого, живущего по соседству мясника. В любой другой день подобное обращение расценивалось бы как грубейшее оскорбление величайшего. Но сегодня дозволялось почти все.

Наконец Маниакис оказался в самом начале очереди, разбежался, прыгнул через огонь и на лету прокричал положенное заклинание. Приземлившись с другой стороны костра, он споткнулся о ком замерзшей земли и пошатнулся. Кто-то подхватил его под локоть.

– Благодарю! – вымолвил он, ловя ртом воздух.

– Пустяки! – жизнерадостно ответил благодетель. – Послушай, а почему бы тебе тоже не постоять здесь? Вдруг кого-нибудь поймаешь? Сегодня день свободы для мужчин. Но еще в большей степени для женщин. – Незнакомец подмигнул. – А они сами частенько говорят: в день Праздника Зимы может случиться все что угодно.

Обычно женщины повторяли эту поговорку, когда обнаруживалось, что дети, родившиеся близко к осеннему равноденствию, почему-то не слишком напоминают внешне мужа своей матери. Что делать, один день чрезмерных вольностей в году помогал людям твердо придерживаться законов и обычаев все остальное время.

Следующие несколько человек из очереди перепрыгнули праздничный костер без особых затруднений. Зато прыгавшая за ними женщина приземлилась почти в огонь. Маниакис подбежал, чтобы помочь ей выбраться.

– Нифона! – воскликнул он. – А ты что тут делаешь?

– То же, что и ты. – Она упрямо вздернула подбородок. – Хочу начать новый год, исполнив обряд. Хочу, чтобы новые неудачи не громоздились поверх старых.

Маниакис шумно выдохнул через нос, набираясь терпения.

– Я же просил тебя передвигаться в паланкине, чтобы ты не утомляла себя ходьбой, чтобы Фос уберег тебя от преждевременных родов, а ты? Ты ходишь, бегаешь, даже прыгаешь!

– Да, ну и что? – спросила Нифона. – Ведь сегодня Праздник Зимы, когда всякий, мужчина или женщина, поступает так, как ему заблагорассудится!

Столкнувшись с открытым мятежом, Автократор сделал единственно возможное в таких случаях – постарался избежать лишнего ущерба.

– Поскольку ты уже все равно перепрыгнула костер, не соблаговолишь ли вернуться в паланкин, дабы не опоздать в Амфитеатр? – смиренно попросил он жену.

– Разумеется, величайший. – Нифона скромно потупилась, разглядывая мостовую площади Ладоней. – Я готова во всем повиноваться тебе. – И она направилась туда, где стоял окруженный стражниками паланкин, предоставив мужу следовать за ней.

Я готова повиноваться тебе во всем, за исключением тех случаев, когда мне этого не хочется, нахмурившись, перевел для себя слова жены Маниакис.

Едва балдахин миновал вход, предназначенный только для Автократора, как на Маниакиса, подобно морскому прибою, обрушились волны приветственных криков и рукоплесканий. Он поднял руку в ответном приветствии, хотя понимал: толпа рукоплещет не столько ему, сколько в предвкушении представления, которое начнется после появления императорской четы.

Он занял свое место в центре высокого длинного гребня, опоясывавшего арену Амфитеатра. В обычные дни на арене часто проводились лошадиные бега, и тогда гребень служил для обозначения границы беговой дорожки. Но сегодня…

Сегодня Маниакис поднялся на ноги и сказал:

– Видессийцы! – Шум мгновенно смолк. Подлинная магия, магия архитектурного гения, позволяла всем собравшимся слышать его слова, когда он говорил со своего места. – Видессийцы! – повторил он. – Да не оставит вас своими милостями великий Фос в течение всего наступающего нового года! Пусть дела империи, находящиеся ныне в низшей точке, пойдут в гору, подобно тому как с сегодняшнего дня станет все выше подниматься солнце в небе Видессии!

– Да будет так! – раздался единодушный вопль зрителей.