Око за око. Страница 124

— Папа! — Рейвен внимательно посмотрел на него, а потом спросил: — А что с твоей бородой, папа?

— Противогаз не надевался так, чтобы сидеть плотно, и мне пришлось ее сбрить, — ответил Русецки. Ходить без бороды все-таки лучше, чем глотнуть иприта. Он видел, как это бывает. С бьющимся от волнения сердцем он спросил:

— А где мама?

— Дома, — спокойно ответил мальчик, словно хотел сказать: «А где еще ей быть?» — Ты не мог бы поставить меня на землю? Ребята снова начали играть, я хочу посмотреть.

— Извини, — делая вид, что ему ужасно стыдно, сказал Мойше.

Для него возвращение домой имело огромное значение, но его сын отнесся к этому совершенно спокойно. Мимо его уха просвистел мяч. Рейвен снова потребовал, чтобы Мойше его отпустил. Он поставил сына на разбитый тротуар, а сам начал подниматься по лестнице в свою квартиру.

Из-за двери в противоположном конце коридора доносилась яростная ругань

— ссорились мистер и миссис Стефанопулос. Мойше не знал греческого и не понял ни слова из ругательств, которыми они осыпали друг друга, но все равно остро почувствовал, что вернулся домой. Стефанопулосы очень любили друг друга, настолько, что не жалели сил на отчаянные крики и ссоры. Англичане предпочитали молчание, от которого веяло могильным холодом.

Мойше нажал на ручку двери, и она легко поддалась. Ривка шла из гостиной в кухню. Ее серые глаза широко раскрылись от удивления — наверное, Стефанопулосы так шумели, что она не слышала его шагов в коридоре. Или не сразу узнала мужа в бритом солдате, одетом в военную форму британской армии.

— Мойше? — недоверчиво прошептала она и бросилась к нему. Она так сильно прижала его к себе, что он задохнулся. Уткнувшись ему в плечо, она прошептала: — Не могу поверить, что ты здесь.

— А мне трудно поверить, что ты здесь и Рейвен, — ответил он. — Я молился, чтобы с вами ничего не случилось и мне удалось вас найти, но ты же знаешь, чего в наше время стоят молитвы. Я видел, что ящеры сотворили с Лондоном… — Он покачал головой. — В этой войне мирным жителям за линией фронта иногда грозит большая опасность, чем солдатам. Так было, когда нацисты начали бомбить Варшаву. Я за вас очень волновался.

— Мы в порядке. — Ривка попыталась пригладить волосы. — В кухне полно сажи, мне приходится готовить на дровяной печи, у нас больше нет газа. Я чуть с ума не сошла от страха за тебя. Там повсюду летают пули, падают бомбы и этот ужасный газ… а у тебя даже нет оружия. А бомбежки здесь… — Она пожала плечами. — Ужасно, конечно, но ничего нового. Если бомбы не падают прямо тебе на голову, хорошо. Ну, а когда падают, ты все равно не успеешь ничего понять. Так что все нормально.

— Наверное, — не стал спорить с ней Мойше.

После трех лет голода и болезней в варшавском гетто человек становится фаталистом. Быстрая и наверняка безболезненная смерть в такой ситуации казалась благословением.

— У нас осталось немного… телятины. Может, ты проголодался?

Легкая заминка перед словом «телятина» означала, что, скорее всего, это свинина, а жена пытается защитить его от сознательного употребления запретной пищи. В варшавском гетто он делал то же самое для нее. Сделав вид, что ничего не понял, Мойше сказал:

— Я всегда хочу есть. Нас не слишком хорошо кормят.

Он прекрасно знал, что мирные жители тоже не едят досыта, и оставил большую часть своей порции на тарелке. Жена не ждала его и, наверное, приготовила обед для двоих на несколько дней. Когда он сказал, что больше не может съесть ни кусочка, она взглянула на него искоса, но ничего не сказала. До войны она устроила бы ему целое представление.

Ривка налила ему стакан теплой безвкусной воды из ведра, и Мойше сразу понял, что она кипяченая.

— Хорошо, что ты следишь за тем, что вы пьете, — улыбнувшись, сказал он.

— Я видела, что случается с теми, кто не кипятит воду, — совершенно серьезно ответила она. — Ты ведь все-таки учился на врача, а я твоя жена — это кое-что да значит.

— Хорошо, — повторил Мойше и отнес тарелку и вилку в раковину, наполненную мыльной водой.

Он вымыл тарелку и положил ее рядом с раковиной. Ривка удивленно и немного насмешливо наблюдала за ним, и он, оправдываясь, сказал:

— Видишь, без тебя мне пришлось кое-чему научиться.

— Вижу. — По ее тону он не понял, одобряет она его или возмущена таким поворотом событий. — Чему еще ты научился, живя без меня?

— Тому, что мне не нравится жить без тебя, — ответил Мойше. С улицы донеслись радостные крики, кто-то опять забил гол. Мойше задумчиво проговорил: — Кажется, Рей-вену очень нравится смотреть футбол.

— Мы можем рассчитывать на то, что он некоторое время проведет на улице и нескоро вернется домой, ты это имел в виду? — спросила Ривка.

Мойше радостно закивал. По тому, как его жена захихикала, он понял, что выглядит довольно глупо. Впрочем, он не слишком расстроился, в особенности после того, как она улыбнулась:

— Думаю, можно. Нужно пользоваться случаем, когда он тебе представляется.

Мойше попытался вспомнить, когда в последний раз лежал на кровати. Всего пару раз с тех пор, как его призвали в армию, которая отчаянно сражалась с инопланетными завоевателями, собравшимися покорить Британию. Ему дали форму, аптечку, нарукавную повязку, противогаз и отправили на поле боя. Удобства в список необходимых вещей не входили.

Словно проверяя, что будет, Ривка поцеловала его в бритую щеку.

— Колется, — сказала она. — Борода мне нравится больше — или тебе придется гладко бриться.

— Мне не всегда удается добраться до бритвы, — ответил он. — Я бы никогда не расстался с бородой, но иначе противогаз плохо надевается.

Сейчас, когда он лежал рядом с женой и мог хотя бы ненадолго забыть о войне, ему совсем не хотелось думать ни о противогазе, ни о том, что может случиться, если он неплотно прилегает к лицу. И ему удалось забыть обо всем, кроме Ривки.

Но растянуть счастливые моменты не стоит и пытаться — они все равно заканчиваются. Ривка села и начала быстро одеваться. Она так и не смогла избавиться от воспитанной с детства скромности, а с другой стороны, боялась, что Рей-вен выберет самый неподходящий момент, чтобы заявиться домой. Мойше тоже принялся торопливо натягивать одежду.