Чо-Ойю – Милость богов - Тихи Герберт. Страница 34

Мысли не влияли на мое состояние, но сокращали длинное томительное время.

Мы подошли к широкому гранитному поясу, опоясывающему вершину. Несколько метров крутых скал и льда – небольшое препятствие, какое можно преодолеть за несколько минут. Но тщетно я пытался взяться руками за уступы или подняться на ледорубе – мои руки, совершенно беспомощные, причиняли мне при этих попытках нестерпимую боль.

Вдруг я услышал над собой голос Пазанга: «Веревка, сагиб». Сепп, который ожидал сзади меня, завязал петлю, и через несколько секунд я был наверху. Пазанг молча убрал веревку в рюкзак. Мы шли без отдыха все выше и выше. Все новые ледовые склоны, казавшиеся бесконечными, вставали перед нами и поднимались выше нас. Мы не замечали, что идем вверх.

У меня в рюкзаке лежал фотоаппарат, но взять его оттуда не было сил. Кроме того, работать с ним в моих бесчисленных рукавицах было нельзя, а снять их, хотя бы на несколько секунд, я боялся.

Сепп, у которого аппарат был заряжен цветной пленкой, сфотографировал меня на высоте 7800 метров. Окружающие нас вершины, в том числе и семитысячники, остались значительно ниже нас.

Когда мы увеличили этот снимок, то увидели, что перед моим ртом виден белый предмет, очень похожий на папиросу. Я думал, что это дефект пленки.

– Что бы это могло быть? – спросил я Сеппа.

– У тебя на носу висела сосулька, – ответил он.

Я этого не замечал. Видимо, выделения из носа и выдыхаемый воздух образовали сосульку, которая время от времени обламывалась. Я не почувствовал, как отморозил себе кончик носа. Во время спуска он у меня был заложен и дышать было трудно.

Схема нашего восхождения

На плече, где мы в свое время хотели установить лагерь V, мы первый и единственный раз остановились на короткий отдых. Пазанг взял с собой термос с горячим кофе, которое нам пришлось по вкусу и придало новые силы. С кофе мы ели горсточки джауры (поджаренный рис).

Впереди уже не должно быть технически сложных участков. Пазанг оставил веревку, ледовые крючья, карабины и даже молоток. Отсюда было уже видно, что в зоне вершины мы не встретим глубокого снега. Ветер так тщательно «очистил» вершину от снега, что местами был виден лед. Поэтому я оставил лыжные палки, мешавшие во время ходьбы. Выше и выше! Мы стали подобны машинам; которые могут двигаться только вверх.

Может быть, мы представляли собой только волю, которая стремится вверх и заставляет тело следовать за ней. Все ниже уходили другие вершины, все шире открывалось синее небо Тибета – старого друга моих приключений и доверенного лица во время многих незабываемых часов.

Ветер значительно ослабел и стал дуть нам в спину, как бы помогая подниматься вверх.

Мы достигли так называемой «зоны смерти» – высота 8000 метров. Казалось, что холод мирового пространства граничит здесь с атмосферой, дарящей жизнь. Мы, люди, – нежеланные пришельцы в эту зону абсолютной и абстрактной красоты, созданной не для глаз человека.

Термин «зона смерти» не выдуман жадными до сенсаций журналистами, его ввели врачи. Они установили, что на этой высоте в организме человека, если не применять кислорода, может на короткое время приостановиться распад, то есть наступит смерть. Процесс необратим.

Как ни труден каждый шаг на этой высоте, как ни задыхались мы, тем не менее здесь мы испытывали самое большое и счастливое приключение дня.

Возможно, причиной этому являлась чисто физическая близость неба, возможно сознание, что мы достигли границ нашего мира, возможно, нехватка кислорода заставляла извилины мозга работать по-другому. Я знаю из рассказов других альпинистов, поднимавшихся до таких же высот без кислородного аппарата, что им слышались голоса друзей, и они видели различные видения.

Замечательный английский альпинист Франк Смит рассказывал, как однажды на Эвересте он запутался между действительностью, регистрируемой его мозгом, и видениями, вводящими его в заблуждение. Смит знал, что его друг, Эрик Шиптон, вернулся, и он один продолжает путь. Но у него все время было такое чувство, что Шиптон идет сзади. Это придавало ему уверенность и силу, хотя он и знал, что идет один и в то же время, как бы и не знал, так как разум и чувство перепутались на этой высоте.

Смит, кроме того, видел драконов, парящих в небе. Он знал, что драконов не существует, и видение является результатом усталости глаз и воображения. Он закрывал глаза, открывал их снова, но драконы не исчезали. Герман Буль рассказывал, что, когда он один поднимался на Нанга-Парбат, то вдруг услышал голос, предупреждающий его о том, что он потерял рукавицу. Что это – шестое подсознательное чувство, ангел хранитель или помощь умерших друзей?

Когда я боролся за каждый метр высоты на крутых ледовых склонах, я ожидал, что услышу голос покойного отца. Он, вероятно, будет подзадоривать меня и скажет о признании моих достижений. Я был так уверен в этом, что иногда останавливался и прислушивался, но ничего не слышал, кроме ветра и абсолютной тишины.

Тем не менее я не был разочарован. Мир предстал передо мной в новой доброжелательной красе. Стена, обычно отделявшая меня от других дел, рухнула. Все видения, из которых состоит мой мир, – небо, лед, скалы и я стали неделимым целым. Я чувствовал себя одновременно и богом и жалкой незаметной пылинкой.

Мне не хватает слов, чтобы рассказать о переживаниях в те часы. Возможно, что слов не хватает не только мне, их нет в языке человека. В этом случае речь идет о чувствах и признаниях, которые невозможно передать человеческими словами, так же, как нельзя передать словами благоухание цветка и чарующий вид захода солнца. Мало надежды, что неясный лепет может вызвать те же чувства у читателей.

Мечтатели всех времен безуспешно пытались передать свои переживания. Для этого они прибегали к сравнениям. Мне казалось, что я переживаю что-то подобное: я перешел через границы реального мира и достиг мира с другими законами. Я вспоминаю слова англичанина Вильяма Блека: «Если бы были открыты ворота абсолютной воспринимаемости, человеку все казалось бы так, как это есть – бесконечностью».

Здесь эти ворота широко открыты, и меня заполняло непередаваемое, сверхчеловеческое счастье. Ничто не изменилось от того, что я, когда мог ясно мыслить, был убежден, что должен умереть в этот день. Эта мысль неверна, но все же я так думал. Мы очень поздно поднимаемся на вершину и не сможем вернуться в лагерь IV или к палатке, с которой Гельмут и Аджиба выйдут нам навстречу. Мы будем вынуждены остановиться на бивуаке где-то наверху и обязательно замерзнем. Но и эта мысль входила в мое счастливое настроение. Она не содержала ничего угрожающего и героического и не заставляла меня спешить.

Почти все религии на земле направлены на то, чтобы освободить людей от страха перед смертью и заставить их смотреть на смерть, как на логическое завершение жизни, поэтому мое настроение можно было назвать религиозным экстазом.

Радость от будущего успеха, а теперь я был убежден, что мы достигнем, вершины, уже не играла никакой роли. Вершина теперь имела ту же ценность, как все окружающее меня и я сам, – она являлась просто частью целого.

Несмотря на убеждение, что этот день кончится нашей смертью, я уже не чувствовал ответственности за своих друзей, идущих рядом со мной. Понятия перемешались и уступили место не равнодушию, а другой оценке.

Я не знаю, как долго продолжалось это счастливое движение, возможно, два часа, возможно, три. Перед нами все еще был подъем без особых трудностей, кроме нашей усталости. Мы шли почти без отдыха восемь часов и шли все медленнее. Наконец, склон стал более пологим и обзор шире.

Вдруг подъем прекратился, простор стал неограниченным, над нами небо, а вокруг нас бесконечные цепи Гималайских гор. Мы на вершине.

Пазанг шел нам навстречу. Его ледоруб был воткнут в снег, и привязанные к нему флаги Непала, Австрии и Индии развевались на ветру. В принципе я не являюсь сторонником флагов, но при виде флага своей родины и флагов этих двух стран, которые я очень люблю и которым я так многим обязан, я не мог удержать слез. Было три часа дня 19 октября 1954 г.