Воспоминания - фон Тирпиц Альфред. Страница 76

Канцлер не запросил моего совета даже письменно. Опыт мировой войны позволяет поставить вопрос о том, не следовало ли Германской империи своевременно договориться с соседями и наследниками австро-венгерской монархии о ее разделе. Но раз уж мы избрали противоположную политику, которая соответствовала долгу верности и историческому развитию и поддерживала неприкосновенность габсбургской монархии как нашей союзницы, то канцлер был прав, считая необходимым, чтобы Сербия дала полное удовлетворение. Ошибка, совершенная в Берлине и Вене, начинается только с выполнения задуманного шага. Несмотря на предупреждение графа Тиссы, Бетман и Берхтольд не сумели понять, что достаточное удовлетворение можно было получить и не угрожая вступлением австрийских войск. Таким образом, Берлин с самого начала поставил себе двоякую цель: во-первых, поддержать колебавшуюся Австрию в быстром и энергичном выступлении, а во-вторых, локализовать конфликт. В случае если бы ответ Сербии был неудовлетворительным, что считалось вероятным, Австрия должна была настаивать на удовлетворении посредством отправки войск в Сербию, причем согласно намерению Вены, встреченному, впрочем, скептически в Берлине, Болгарии должна была быть предоставлена возможность примкнуть к военным операциям. Однако наряду с этим предполагалось сделать все возможное, чтобы не дать этой местной балканской войне распространиться на Европу. Вопреки самому ревностному стремлению канцлера сохранить мир между великими державами мировая война все же разразилась; поэтому возникает вопрос, каким образом, несмотря на несомненное право Австрии, требовать от Сербии удовлетворения и ликвидации заговорщического гнезда и, несмотря на все усилия германского правительства сохранить мир, врагам удалось убедить почти весь свет в том, что виновницей мировой войны была Германия.

В дальнейшем я намерен сообщить некоторые данные для решения этой загадки, что возможно лишь путем рассмотрения политической психологии Бетман-Гольвега.

Как я узнал несколько лет спустя, уже 11 июля берлинское министерство иностранных дел было убеждено в том, что Антанта дала Белграду совет уступить. Таким образом, канцлер получил в руки средство, чтобы развязать узел.

Однако из предположения, что Антанта не желает войны, он вывел близорукое заключение, решив, что Австрия может, не считаясь с Антантой, послать войска в Сербию, не ставя при этом под угрозу мир в Европе. Ибо, как сказал Циммерман уже 8 июля, в Берлине пред полагали, что если Австрия вторгнется в Сербию, Англия и Франция совместно с нами постараются воздействовать на Россию, чтобы локализовать конфликт. Тут сказалась недооценка прочности связи между тремя великими державами, а значит, и опасности всеобщей войны. Понятное нежелание людей сознаваться в совершенных ошибках мешает ныне канцлеру и его сотрудникам открыто признать, что они проявили тогда оптимизм, оказавшийся гибельным для Германии. Однако сообщения моих собственных подчиненных достаточно полно отражают тогдашние настроения Вильгельмштрассе.

13 июля канцлер был уведомлен о важнейших пунктах предложенного ультиматума, о чем сообщил мне в Тарасп мой заместитель. Относящийся к этому абзац адресованного мне сообщения гласит: Наш посол в Вене г-н фон Чиршки узнал частным образом, а также и от самого графа Берхтольда, что нота, отправленная Австрией Сербии, содержит следующие требования:

1. Прокламация короля Петра к своему народу, в которой он призовет его воздержаться от великосербской пропаганды.

2. Участие одного из высших австрийских чиновников в расследовании покушения.

3. Отставка и наказание всех офицеров и чиновников, участие коих в покушении будет доказано.

Мне не стало известно, что Антанта посоветовала Белграду сохранить мир, как в то время оптимистически предполагали на Вильгельмштрассе. И по сей день мне кажется странным, что Антанта не смогла представить убедительных документов, свидетельствующих о том, что она убеждала Белград сохранить мир. Ни одно культурное государство не могло взять под свою защиту методы сербских убийц. Когда я получил в Тараспе вышеупомянутое сообщение, мое первое впечатление было таково, что подобный ультиматум окажется неприемлемым для Сербии и легко может привести к мировой войне. Учитывая позицию России, я не верил в возможность «локализовать» вооруженное выступление Австрии против Сербии, равно как и в нейтралитет Англии в континентальной войне. В этом смысле я и написал моему заместителю, посоветовав прийти к соглашению с царем{157} Однако мой совет не возымел никакого действия.

Опасность положения я усматривал прежде всего в том, что конечным звеном в цепи Антанты оказалась Англия.

Традиционно отрицательное отношение панславизма к Германской империи и русско-австрийское соперничество на Балканах продолжали существовать, несмотря на потсдамскую встречу 1910 года{158}, а русская интеллигенция была раздражена нашей балканской политикой 1908-1914 годов.

Нововременцы желали войны, хотя и не раньше 1916 года. Все же Сазонов и царь еще достаточно крепко держали вожжи в руках, так что, по моему глубокому убеждению, германская политика еще могла отвратить русское стремление к экспансии от нас и от Австро-Венгрии, дав ему выход в других направлениях, не имевших для нас жизненного значения. Только неловкость нашей политики дала перевес русской военной партии и в конце концов позволила Сухомлинову обмануть царя.

Правда, Россия не имела никакого нравственного права затевать войну из-за наказания Белграда, но нельзя было недооценивать опасность того, что широкие русские круги могут предъявить подобное требование. До ультиматума я был, конечно, убежден в том, что основанные на взаимном доверии переговоры с царем удержат петербургскую военную партию; однако если бы мы стали действовать слишком резко, то можно было рассчитывать почти наверняка, что Англия развяжет войну, следуя своей вековой политической традиции поддерживать «континентальное равновесие» в ее понимании этого термина.

В разговоре с принцем Генрихом, посетившем меня в Тараспе в середине июля, я подчеркнул этот риск пробудить дремлющее стремление Англии к войне. Мой взгляд разделяли также присутствовавшие при этой беседе министр фон Лебелль и саксонский посланник фон Зальца.