Воспоминания - фон Тирпиц Альфред. Страница 83

Если бы нам удалось в 1914 году преодолеть кризис и выиграть еще только два года для увеличения флота и осуществления закона о вооружении армии от 1913 года, то, как я должен повторить, миролюбие Англии достигло бы решающего пункта. Лично я не могу забыть о том ошеломляющем факте, что несколько более осторожная политика, которая в 1914 году сделала бы войну не столь удобной для врагов, вероятно, навсегда обеспечила бы нам уже почти достигнутое равноправие с Англией в мировом хозяйстве и принесла бы внешней торговле и всей нашей национальной жизни еще более блестящее будущее вместо ужасного падения. В июле 1914 года мы, несомненно, могли преградить путь вражеским стремлениям к войне посредством более искусной трактовки сербского вопроса. Возникла ли бы, несмотря на это, мировая война, например, в 1916 году, кто возьмется это доказать? Лично я определенно держусь взгляда, что в то время каждый год мира асе более укреплял бы этот мир, если бы мы только принимали в соображение серьезное положение нашего народа и уделяли достаточно внимания вооружениям. Правда, только люди с твердой волей и холодной кровью, о которых известно, что они могут вести войну, способны сохранить мир и в столь напряженной обстановке. Кто слишком настойчиво и открыто ищет соглашения, тот как раз удаляется от него, а кто не ставит выше всего национальное достоинство, тот при наличии крайнего эгоизма у соседних народов неизбежно приходит к постепенному упадку национального благосостояния и процветания.

Вторую ошибку указанного суждения я усматриваю в недостаточно четком раэграничении австро-сербского конфликта и мировой войны. Не только германский народ – в целом один из самых миролюбивых на свете, но также и правительство Бетман-Гольвега не желали мировой войны и с этой стороны совершенно неповинны в ней; зато тогдашнее германское правительство несет долю вины за австро-сербский конфликт, поскольку оно предполагало (что оказалось ошибочным), будто именно наказание Сербии Австро-Венгрией ликвидирует угрозу раздела габсбургской монархии, а следовательно, и мировую войну, которая по их мнению неизбежно вытекала из существования этой угрозы.

Как же следует в таком случае разрешить вопрос о виновности в целом?

По мнению всех знатоков европейского положения, например бельгийского посланника, causa remota{166} мировой войны лежит в английской политике окружения, которая берет свое начало в девяностых годах в торговом соперничестве, прячется за различными предлогами (Трансвааль, флот), отравляет мировую прессу, объединяет во всем мире все враждебные Германии силы и создает такое напряжение, при котором малейший промах может произвести взрыв ужасающей силы.

Промах нашего имперского руководства заключается в уверенности, будто австро-сербское вооруженное столкновение могло быть локализовано. В своем доверии к миролюбию, к справедливости других стран, особенно Англии, оно считало возможным провести в целях оздоровления Австро-Венгрии основательную экзекуцию Сербии, не вызывая этим мировой войны. Все шаги нашего имперского руководства, которые истолковываются нашими врагами как разжигание войны, относятся к одной Сербии и вызваны желанием не допустить проявления Австро-Венгрией слабости по отношению к этому жадному до грабежа маленькому государству. Ужас охватил канцлера, когда русская военная партия использовала его промах и он заметил, что обманулся в своей твердой, как скала, вере в миролюбие Англии. Находясь под гипнозом этой веры, он не подготовил нашу страну к мировой воине.

В уже упомянутой беседе рейхсканцлера с Вангенгеймом канцлер согласно сообщению Вангенгейма от 23 апреля 1914 года говорил также о политике без войны и об опасности превентивной войны; при этом он заметил, что наше национальное богатство растет столь быстро, что через десять-пятнадцать лет мы обгоним все другие нации. Тогда мы будем иметь прочное место в мировой политике, сводящейся в конечном счете к экономической политике. Наша задача, по его мнению, состояла в том, чтобы пережить этот промежуток времени без больших конфликтов.

Так думал тот самый канцлер, который спустя три месяца в отсутствие руководителей военных ведомств взялся за решение сербского вопроса с участием одного лишь министерства иностранных дел. Кто мыслит так, не стремится к мировой войне. Само собой разумеется, что канцлер, если даже он и не знал дословно содержания австрийского ультиматума, понимал, что резкий ультиматум потребует от Сербии искупления вины. Но наши враги лгут, когда утверждают, что Бетман стремился нарушить всеобщий мир. Напротив, в этом обнаруживается его, правда близорукая, надежда именно таким способом не только сохранить, но и надолго упрочить всеобщий мир.

Никто лучше меня не знает промахов нашего тогдашнего имперского руководства в отношении Англии и свойственного ему недостатка дипломатической ловкости. Именно поэтому я, может быть, лучше чем кто-либо другой, могу подтвердить, что имперское руководство совершило свои ложные шаги не из желания войны, а из нежелания ее. Не злая его воля, а близорукость помогла английской политике окружения достигнуть цели в самую последнюю минуту.

Бетман и Ягов думали усилить Австрию дипломатическим жестом. Когда увидели, что жест не удался и угрожает война, они сами пришли в ужас. Как можно говорить о виновности, не выдвигая на первый план важнейший факт? Промахи нашего руководства имеют очень малый моральный вес по сравнению с поведением наших врагов.

Всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с донесениями бельгийских посланников и многочисленными документами о подготовке России к войне, кто следил за общим ходом событий двух последних десятилетий, с удивлением спрашивает себя, как вообще могло возникнуть мнение, что Германия является виновницей войны.

Своим поведением в 1919 году Антанта сама вынесла себе приговор в глазах потомства (об отравленном ложью современном поколении говорить, пожалуй, не стоит). Целый народ, который в массе своей не может считаться виновным в ошибках правительства, даже если таковые и были, с дьявольской жестокостью подвергнут англичанами, французами и их сателлитами тягчайшим физическим и моральным страданиям, какие когда-либо приходилось терпеть какому-либо народу христианского Запада. Нация господ должна была быть унижена до состояния парии, у которого отняли человеческое достоинство, оставив ему голодное, жалкое существование заключенного и то лишь затем, чтобы он мог неопределенно долго нести барщину и оброк в пользу рабовладельцев. А почему?