Воспоминания - фон Тирпиц Альфред. Страница 87

В компетенцию генерального штаба не входило самостоятельно решать вопрос о политических последствиях стратегически необходимых шагов. Но признание Бетманом «несправедливости», совершенной по отношению к Бельгии, дало врагам подтверждение их направленной против нас клеветы, а в дальнейшем отразилось самым губительным образом на правосознании нашего народа.

Эти соображения по поводу Бельгии впервые появились у меня лишь входе войны, так как и в мирное время, и при возникновении войны я был совершенно неосведомлен во всем этом вопросе. Но дипломатические ошибки, совершенные нами при начале операций на Западе, были для меня ясны уже во время упомянутого заседания.

Когда канцлер покинул заседание. Мольтке стал жаловаться кайзеру на «плачевное» состояние политического руководства, которое совершенно не подготовилось к создавшемуся положению, а теперь, когда лавина сдвинулась с места, все еще думает только о юридических моментах.

Со своей стороны я заметил кайзеру, что, по моим впечатлениям, министерство иностранных дел совершенно не функционировало в течение ряда лет; однако давать кайзеру советы по этому поводу было дело не мое. Но на сей раз серьезность момента заставляет меня выйти за рамки моей компетенции. Канцлер – мой начальник и не мне его судить, но пусть ваше величество вызовет Гинце, чтобы поставить его на место Ягова.

Гинце был в самом деле вызван из Мексики и добрался до главной квартиры, но по настоянию министерства иностранных дел немедленно получил назначение в Пекин, после чего ему пришлось вторично проделать кругосветное путешествие под чужим именем. Он обладал столь разнообразным опытом, что являлся, пожалуй, человеком, наиболее способным заключить в 1916 году сепаратный мир с царем, который был тогда возможен и определил бы исход войны.

6 августа меня посетил Ягов, чтобы указать мне на то, что морское ведомство не должно снабжать кайзера политической информацией, чего никогда и не делалось{171}.

Я сделал некоторые замечания по поводу полного провала политического руководства, которое все-таки должно было как-то подготовиться к войне. Теперь нам следовало обратить все наличные силы против сильнейшего из наших врагов. На мой вопрос о том, что произойдет, если мы победим Францию и Россию, но не Англию, Ягов пожал плечами. Расхождение во мнениях выявилось, когда я сказал: Разве вы не могли обещать России право прохода через Дарданеллы и вообще все возможное, чтобы предотвратить войну?

Ягов ответил: Если бы вы подарили нам маленькое морское соглашение с Англией, война стала бы ненужной.

С той информацией, которой располагало министерство иностранных дел, при возникновении войны нужна была некоторая смелость, чтобы указывать на германский флот как на причину этой войны. Но канцлер и министерство иностранных дел любовно и старательно распространяли и укрепляли эту легенду. Наряду с этим они начали еще более роковую для нас борьбу за недопущение германского флота к участию в боях.

Коль скоро германские войска вступили бы в Бельгию и Францию, а также в том случае, если бы мы успешно действовали против России и Франции, Германии, даже совершенно лишенной флота, пришлось бы столкнуться с Англией. Исходя из своей традиционной политики, Англия не желала терпеть нашего преобладания на материке, хотя и не имела формальных соглашений с указанными державами. Если германский флот вообще сыграл какую-то роль в июле 1914 года, то именно тем, что он противодействовал стремлению Англии к войне и способствовал попыткам Грея сохранить мир. Поведение Англии в те годы, когда мы совсем или почти не имели флота, доказывает, что Англия и тогда не упустила бы, а возможно использовала бы с более легким сердцем, чем в 1914 году, когда она привела в действие механизм Антанты, всякую возможность разбить нас с помощью других держав и не допустить нашей гегемонии. Я говорил о само собой разумеющихся вещах, но склонность немцев к самоуничижению уже осенью 1914 года позволила рейхсканцлеру и его сторонникам возбудить недовольство против единственного средства, которое могло тогда спасти Германию, ее флота. Это дало возможность скрыть от многих людей след июльских недель – тех недель, когда действительно возникла война. Вскоре я услышал из авторитетного источника, что между рейхсканцелярией и редакциями некоторых газет достигнуто полное единодушие по вопросу о том, что во мне можно издавна узнать сознательного виновника войны. Непроницательные немецкие круги вскоре стали повторять вслед за врагами, что войну вызвали самодержавие и военная каста; те же, кто хотя и не сознательно, но активно подготовляли крушение монархии и подрывали основы мощи и самостоятельности Германии, после революции поспешили дать «правдивые» показания перед государственным судом.

Нелепость бетмановской политики в июле 1914 года не только ухудшила наше дипломатическое положение во время войны и при заключении мира, но и настолько усилила германскую склонность к самобичеванию, что это может отразиться на всем будущем нашего народа. Ибо враги, желавшие возложить ответственность за войну на германский народ, нашли в самом этом народе добровольных агентов, уверяющих нас, что это мы спустили войну с цепи. Я уже указывал на промахи германской политики этих недель и мне нет нужды приукрашивать их. Но мы отнюдь не являемся виновниками войны. Виновны как в самой войне, так и в варварском ведении ее правящие круги Лондона, Парижа и Петербурга. Как можно подвергать это малейшему сомнению? Как может германский народ забыть о том, что бельгийские посланники, более проницательные, чем германские дипломаты, еще за несколько лет до войны совершенно недвусмысленно обрисовали волю Антанты к войне и заговор, составленный ею против Германии? Виновность Антанты доказывается и ее действиями; она, которая хотела оторвать Эльэас-Лотарингию от германской родины, превратить германский народ в наемного раба англо-саксонского капитализма и уничтожить австро-венгерскую монархию и Турецкую империю; она, которая боролась с помощью меча, голода, интернирования, грабежа торговли и морального отравления, пока не добилась гибели нашего народа; она, которая немедленно претворяла в действие враждебность многих десятилетий, как только переговоры июля 1914 года представили для этого особенно удобный случай, – она не сможет, несмотря на жульническое использование нашей неудачной политики, уйти от суда мировой истории, которая признает ее виновной в преступлении перед духом гуманности.