Путь Людей Книги - Токарчук Ольга. Страница 14
Потом приблизилась Единица; она сказала: «Я — воля к жизни, которая непрестанно сотворяет мир и поддерживает его бытие. Я — уста, которые произносят: Я ЕСМЬ. Я существую, чтобы видеть саму себя и до бесконечности повторять: Я ЕСМЬ. От меня берет начало всякая мысль и всякое слово. Я определяю и, следовательно, существую. Хочу и, следовательно, я есмь».
«Я облекаю в форму беспредельную мудрость, — сказала Двойка. — Обретя форму, мудрость присматривается к себе и становится еще мудрее. Я — жизненная сила, ибо я — зеркало. Я удваиваю единичность. Я умножаю и даю жизнь».
«Я — постижение и, стало быть, нечто большее, чем мудрость, — сказала Тройка. — Мне внятно совершенство закона космоса. Постижение этого уникального закона шаг за шагом ведет меня к освобождению».
«Однако только я знаю, как использовать закон, — сказала Четверка. — Понимая закон, я применяю его в мире, придаю бесформенному форму и устанавливаю порядок. В моем распоряжении — неисчислимые богатства вселенной, и я забочусь о том, чтобы вещи духовные и материальные были нужны и доступны. Каждый получает столько, сколько ему полагается. Ошибка исключена. Есть закон».
«Ошибка исключена, есть закон, — повторила Пятерка. — Я прозреваю неизменную, космическую справедливость во всех событиях, происходящих в мире. Ничто не свершается вне рамок закона, ничто не вытекает из ничего. Всему свое время и место. Я понимаю, что такое неизбежность, и потому я — страх, бунт и отчаяние. Я — проявление слепой силы, ибо очерчиваю границы всяческих начинаний. Я — неизменная справедливость».
«Справедливость — гармония и чистая красота, — сказала Шестерка. — Поэтому во всех вещах, больших и малых, я вижу красоту правящего миром порядка. Части, рассматриваемые по отдельности, — обман, который рождает сомнения. Но увиденные вместе, они строят мир на подмостях любви».
«Поддерживаемая мудростью и постижением, законом, справедливостью и красотой, я — победа бытия над небытием», — сказала Семерка.
«Бытие вечно, — сказала Восьмерка. — Я — бесконечность, которая содержит в себе расцвет и упадок, движение вверх и движение вниз, развитие и увядание. Я — ритм вселенной, где противоречия мнимы, ибо всё — дополнение всего».
«Во мне начинается конец цикла, — сказала Девятка. — Я — достижение цели. Но стремление к цели с достижением оной не кончается, ибо во всяком конце содержится зерно нового начала и в каждом начале есть конец».
Последней к Маркизу подошла Десятка. «Я — царство, ибо соединяю могущественное, но неопределенное со слабым, но конкретным. Всякая вещь, сколь бы малой она ни была, вмещает в себя бесконечно могучее Царство Духа».
Маркиз стоял лицом к окну, выходящему в парк. По небу прокатилась искорка падающей звезды, но широко раскрытые остекленевшие глаза Маркиза не смогли ее увидеть.
Неизвестно только, что делал в ту ночь господин де Шевийон. Шаркая ногами, он поднялся по лестнице и исчез где-то в лабиринте своих покоев.
8
Минуло несколько дней. Из Парижа не было никаких известий, и, хотя Шевийон позаботился, чтобы его гости не скучали, ожидание шевалье становилось томительным.
Берлинг каждый день, поднявшись чуть свет, объезжал верхом поместье и возвращался лишь в полдень, ко второму завтраку. Прогулки эти он рассматривал как способ убить время, но, пользуясь случаем, примечал, как ведется хозяйство. Рассчитав вероятную прибыль владельца, англичанин поразился, сколь она должна быть ничтожна. Судя по всему, Шевийон жил за счет своего капитала. В его владениях было лишь несколько лугов, маленький виноградник на южном склоне холма, небольшой сад и огород, удовлетворявшие, вероятно, только потребности обитателей дворца. Не было и никаких более или менее солидных строений, кроме приземистого флигеля для прислуги за оградой парка. Разумеется, принадлежащие господину де Шевийону деревни и мастерские могли находиться где-то дальше, и Берлинг этой догадкой удовлетворился. Содержание дворца, сада и парка, по его расчетам, требовало огромных затрат.
Удивляло его также отсутствие домочадцев, если не считать нескольких чернокожих слуг. Однажды, глядя на дворец издалека, с луга, на котором он в тот день оказался, Берлинг вдруг подумал, что хозяин, видимо, чернокнижник и в подземельях своего огромного дома изготавливает золото.
Пока Берлинг совершал верховые прогулки, Вероника в одиночестве бродила по комнатам и коридорам, заглядывала в галереи. Маркиз, хозяин и де Берль в эти часы работали в библиотеке, и попасть туда нечего было и думать. Вероника заметила, что один раз в библиотеку не впустили даже принесшего чай негра. Маркиз забрал у него поднос на пороге.
Вероника прекрасно себя чувствовала в роскошном доме господина де Шевийона, и ей ничуть не мешало, что целые дни она проводит одна. Внизу была баня, и можно было в любую минуту наполнить теплой водой стоявшую там большую восьмиугольную ванну. Тут же находилось устройство, из которого — если потянуть за цепочку — дождиком лилась подогретая вода. Вероника могла бы жить в этой бане. Подолгу лежать в благоухающей ванне, обливаться чистой — попеременно то холодной, то горячей — водой, потом обсыхать, прихлебывая чай из лепестков розы, и под конец втирать в тело ароматные масла, от которых кожа делается гладкой и упругой. После ванны она с любовью, внимательно себя рассматривала: не появились ли на тыльной стороне ладоней безобразные бурые пятнышки, не покрылись ли, часом, предплечья пупырышками, нет ли на груди противных красных прыщиков. Цвет ее кожи приятно сливался с молочно-розоватым оттенком мраморного пола — хотя нет, пожалуй, был еще нежнее, еще светлее, еще более матовый. Веронике тогда хотелось прижаться самой к себе.
Полностью приведя себя в порядок, она решила проветрить свои наряды, залежавшиеся в сундуках. Открыла один, и у нее упало сердце. Белое подвенечное платье было все в больших желтых пятнах. Вероника застонала, не веря глазам. У нее в уме не укладывалось, как такое могло случиться. Потом она тщательно осмотрела сундук. Крышка прилегала неплотно, и капли дождя, моросившего весь второй день пути, просочились внутрь. Вероника корила себя за то, что не велела завернуть платье в плотную ткань либо бумагу или хотя бы запретила класть его на самый верх. Теперь платье было загублено. Вероника разложила его на кровати, расправила измятые тонкие кружева. Платье лежало будто мертвая женщина, на теле которой появились первые признаки разложения. Веронике почудилось, что в воздухе похолодало, что в комнату вошла смерть и устремила ледяной взгляд на ее белую, теплую, живую кожу — так смотрят друг на дружку соперницы. Она скрестила руки, закрывая вырез на груди, и впервые за проведенные в замке дни почувствовала себя одинокой и покинутой. Пульсировавшее в ней до сих пор ожидание, легкое возбуждение, согревавшее ее изнутри тепло исчезли без следа. Комната раздалась вширь, мебель выставила острые углы, а тишина, царящая в огромном доме, стала пугающей. Веронике знакомо было это чувство. Оно неизменно возникало, стоило ей остаться одной. Одной — не в обычном, будничном значении слова, а когда ее покидали любовники. Они отбирали у нее не только свое тело и свое присутствие, но и какую-то часть энергии, поддерживавшей ее на поверхности жизни. Внутреннее время Вероники тогда незаметно поворачивало вспять, и она снова становилась маленькой девочкой, которая сама себе поет перед сном колыбельные. Сны ей снились липкие, мутные, тревожные, полные непонятных знаков. Они отбивали всякую охоту жить. Стоя над разложенным на кровати платьем, Вероника поняла, что шевалье д'Альби не приедет. Теперь стало ясно, почему от него нет вестей. У такого человека, как он, все должно идти гладко — разве что самому захочется навлечь на свою голову неприятности. Ведь шевалье был баловнем судьбы. Случиться могло лишь одно: у него изменились планы, он ее разлюбил и нашел утешение в объятиях другой. Конец любви всегда был одинаков. Так уходили все, кого она любила. Самые деликатные старались объяснить свой уход не зависящими от них обстоятельствами. Жены, подрастающие дети, карьера, Церковь. Не столь деликатные оставляли ей на прощание более ценный, чем обычно, подарок, словно хотели откупиться от ее любви. А те, кто вообще деликатностью не отличался, просто уходили без единого слова, и потом ей иногда случалось видеть их с другой женщиной.