Ехал Грека - Токарева Виктория Самойловна. Страница 7

— Ты знала, что я приеду?

Мне стало обидно за себя, за то, что я, как дурак, летел через всю страну к этим глазам, к этой фразе.

— Проходи, — сказала Мика. — Только не топай.

Я шагнул через порог. Она осторожно прикрыла за мной дверь. Я стоял в прихожей, испытывал какое-то общее недоумение.

— Чего ты стоишь? Раздевайся.

Я снял плащ, повесил на вешалку. Поставил чемодан. Мика ждала, сопровождая глазами каждый мой жест. Было похоже, будто я монтёр, пришёл чинить проводку.

Мика на цыпочках пошла на кухню. Я двинулся следом. Тоже на цыпочках.

— Есть хочешь? — шёпотом спросила она.

— А почему мы шепчемся?

— Спят, — неопределённо ответила она.

— Кто?

— Муж.

— Чей?

— Мой.

Когда петуху отрубают голову, он ещё некоторое время бегает по двору и, наверное, думает о себе, что он в прекрасной форме.

Я сел на кухонную табуретку.

— А где ты его взяла? — спросил я.

— В метро познакомились.

— Когда?

— Неделю назад. Он вошёл на «Краснопресненской», сел против меня и смотрит. Смотрел, смотрел, потом сел рядом. Потом я вышла и он вышел.

— И все?

— Все. А вчера подали документы.

— Но ты же его совсем не знаешь.

— Я его чувствую. Хорошие люди всегда видны.

— Ты сошла с ума. Зачем ты портишь свою жизнь?

— Хуже, чем было, не будет. Тебя кормить?

— А мужу останется?

— Всем хватит.

Она всегда любила меня кормить и любила смотреть, как я ем. И сейчас она легко задвигалась, собирая на стол тарелки и тарелочки.

— Знаешь, когда ты разбился, я села на пол и думаю: как же я теперь буду жить? А потом вдруг среди ночи проснулась и поняла: я жила ужасно…

— Что значит разбился?

— Разбился на самолёте. Мне твоя соседка позвонила.

Плакала, говорила, что ты предчувствовал.

— На каком самолёте?

— Рейс 349. Москва — Адлер.

— У него отвалилось крыло… — Я смотрел сквозь Мику в тот далёкий сон.

— Это я не знаю. Это тебе лучше знать.

Я все понял и поверил. Самолёт, на который я опоздал, разбился, и, поскольку я был зарегистрирован…

Я понял и поверил, но это не произвело на меня сейчас никакого впечатления. Замужество Мики заслонило мою собственную смерть.

— Я разбился, и ты тут же вышла замуж?

— Я вышла замуж вовсе не потому, что ты разбился.

— А почему?

— Я влюбилась.

— И ты не заплакала по мне?

— Я не поверила. Я знала, что с тобой все в порядке.

— Откуда ты могла знать?

— Чувствовала. Знаешь, я недавно смотрела телевизионный фильм. Там приходит чукча к милиционеру и говорит: «В тайге прячется человек». Милиционер спрашивает: «А ты откуда знаешь?» А чукча отвечает: «Я сюствую». Так и я. Сюствую.

На Мике была незнакомая мне длинная юбка, и вся Мика была другая, чужая, не моя. И я уже не верил, что когда-то обнимал её и был любим ею.

— Я не верю, — сказал я.

— Привыкнешь.

— Привыкну, — пообещал я. — Я тебя забуду.

— Ты слишком знаешь меня, чтобы забыть.

— Я отомщу.

— Как? — Она перестала резать сыр и заинтересованно смотрела в моё лицо.

— Я женюсь и буду счастлив.

— Не будешь.

— Откуда ты знаешь?

— Сюствую.

Мика взяла губку и протёрла клеёнку на столе. На ней были изображены черешни — абсолютно такие, какие я покупал утром на базаре.

— Почему ты ничего не ешь?

— Не глотается. — Я взял её за руку. — У тебя с ним так же, как со мной?

Мы смотрели друг на друга, глаза в глаза.

— По-другому. Нет гремучего прицела воспоминаний… Четыре года… — Мика замолчала, будто листая в памяти год за годом. — По времени это столько же, сколько шла война. А где мои завоевания? Где мои награды?

— Какие могут быть награды у любви? Чувство само по себе — это и завоевание, и награда.

— Ты дал мне самый грустный опыт, который может дать мужчина женщине. Опыт унижения… Ты приходил и уходил и всякий раз боялся, что будет слишком долгое прощание. Мне казалось, что помимо любви ко мне у тебя должно быть чувство долга, но ты считал, что ничего не должен, тогда и я тебе ничего не должна.

— Какой бы я ни был, но второго такого ты не найдёшь.

Я хотел, чтобы она испугалась и усомнилась.

— А я и не хочу такого второго. Я так много страдала с тобой, что у меня даже образовался условный рефлекс. Вот я вижу тебя, и мне хочется плакать. — Её глаза заволокло слезами. — Знаешь, бывают сломанные замки, в которых проворачивается ключ. Ты стоишь и думаешь: вот сейчас отопрешь, сейчас… А ключ все проворачивается, и ты стоишь на улице и не можешь попасть в дом. Это с ума можно сойти.

Мы замолчали.

На улице звякнул велосипед. Мика вздрогнула.

— Мне все время кажется: телефон… — Она виновато улыбнулась сквозь слезы. — Я четыре года каждый день ждала твоего звонка и даже боялась пустить воду в ванной. Боялась, что не услышу.

— А почему он спит? — спросил я.

— Кто?

— Твой муж.

— Устал.

— А чем он занимался?

— Он археолог, недавно вернулся из Якутии. Нашёл позвонок мамонта в районе вечной мерзлоты.

— А зачем он ему?

— Позвонок?

— Ну да…

— Чтобы представить себе весь позвоночник.

— А зачем представлять себе весь позвоночник?

— Чтобы воспроизвести мамонта целиком.

— А зачем воспроизводить мамонта, который давно сдох?

— Для истории… Когда через тысячу лет найдут твой позвоночник, им никто не заинтересуется.

— Почему же? Я вполне типичный представитель своего времени — честный, неустроенный, инфантильный…

— Честный вор, — подсказала Мика.

— Ну знаешь… Все мы что-то воруем и что-то безвозмездно отдаём.

— Ты ничего не отдаёшь. Ты чемпион эгоизма, и в этом твоя творческая индивидуальность. Ты предпочитаешь жить удобно.

— Что значит: удобно?

— Удобная работа: и занят, и свободен. Удобный сын: и есть он, и нет его. Удобная женщина: можно прийти, можно уйти…

Я смотрел на Мику. Я никогда не предполагал, что в ней зрели эти мысли.

— Ты ненавидишь меня…

— Незавершённая любовь переходит в ненависть. Это нормально.

— И ты меня ненавидишь?

— Ненависть — это очень сильное чувство. Такое же, как любовь, только со знаком минус. Я тебя не ненавижу.

Я от тебя свободна. Не судьба, да и все.