Лавина - Токарева Виктория Самойловна. Страница 17

Врач Тимофеев был занят. Он так и сказал:

— Я занят. Подождите.

Месяцев ходил возле кабинета. Прошло десять минут. Когда ждешь, то десять минут — это долго. Совковые дела, совковые врачи. Для них люди — мусор. Кто бы ни был. Пришел — значит, зависишь. А зависишь — сиди и жди.

Прошло еще десять минут. Месяцев понял, что это неспроста. Алику не дают освобождение. Что-то сорвалось. И теперь Алика заберут в Армию. В горячую точку. И вернут в цинковом гробу.

Из кабинета вышла женщина в белом халате. Как-то не просто глянула на Месяцева, будто что-то знала.

— Войдите, — сухо пригласила она.

У Месяцева все остановилось внутри. Он уже не сомневался в плохом исходе. И деньги не помогут, хотя он готов был платить любые деньги.

Тимофеев сидел за столом в высоком колпаке, как булочник.

— Ваш сын не пригоден к службе в Армии, — сообщил он.

Месяцев молчал. Привыкал к счастливому повороту событий.

— Спасибо… — растерянно проговорил он. — Очень хорошо.

— Нет. Не хорошо. Ваш сын болен, и его надо лечить. И ставить на учет.

— Куда? — не понял Месяцев.

— В ПНД. Психо-неврологический диспансер. Такие больные стоят на учете.

— Зачем?

— Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу.

— Что вы такое говорите? — оторопел Месяцев.

— Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.

Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке.

— Что это за симптоматика? — спросил он.

— Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение…

— Но таких людей сколько угодно, — резонно возразил Месяцев.

— Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром.

— А отчего это бывает?

— Шизофрения — наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные?

— Сумасшедших не было. А алкоголик был, — хмуро сказал Месяцев.

— Ну вот. Алкоголизм — тоже душевное заболевание.

— Это лечится? — тихо спросил Месяцев.

— Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.

— Почему?

— Метафизическая интоксикация.

Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди.

— Шизофрения — это болезнь яркого воображения, — объяснил он. — Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн…

— Наверное, есть больные гении, а есть здоровые…

— Гений — уже не норма. Норма — это заурядность.

— Врач сказал, что у него разрушены связи с окружающим миром. И мне самому так кажется, — сознался Месяцев.

— Значит, будет жить с разрушенными связями.

— А это можно лечить?

— Можно. Но не нужно. Не надо вторгаться в святая святых. В человеческую личность.

— А какие перспективы? Что бывает с возрастом?

— Деградация личности минимальная. Сейчас это неприятный юноша, потом будет неприятный старик.

— И все?

— И все.

— Но его освободили от Армии, — насторожился Месяцев.

— В Армии сколько угодно психически неполноценных. Просто их не проверяют. А ты положил в больницу. Ты мог и не знать.

Похоже, поезд беды прогрохотал мимо. Опалил тяжким гулом, но не задел. Не задавил. Мимо.

Месяцев вытащил из кармана стодолларовую купюру и положил перед врачом.

— Жертвоприношение, — объяснил он.

— Ну зачем? — застеснялся психоаналитик, но настроение у него не ухудшилось.

Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара.

У подъезда стояла Аня.

— Ты пришла или уходишь? — спросил Месяцев.

— Ухожу. Я привозила им картошку.

— Почему ты?

— Потому что больше некому.

— А Юра на что?

Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание.

— Ты плохо выглядишь, — сказала Аня. — А должен выглядеть хорошо.

— Почему? — не понял Месяцев.

— Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним.

— У Алика все не так плохо. Эта болезнь не прогрессирует. И вообще — это не болезнь. Просто выплескивается яркая личность.

— А ПНД? — напомнила Аня.

— Ну и что?

— А то, что для Алика теперь все закрыто. Ему нельзя водить машину, ездить за границу. Клеймо.

Месяцев растерялся:

— Но может быть, не ставить на учет?

— Тогда Армия. Или Диспансер, или Армия. Ловушка.

Месяцев замолчал. Аня тоже молчала, смотрела в землю.

— Никто не хочет понять, — горько сказал Месяцев.

— Не хочет, — подтвердила дочь.

— У тебя вся жизнь впереди…

— Но какая жизнь у меня впереди? — Аня подняла голову, и он увидел ее глаза, хрустальные от подступивших слез. — Какая жизнь у меня? У мамы? У бабушки? У Алика? Какой пример ты подаешь Юре? И что скажут Юрины родители? Ты подумал?

— О Юриных родителях? — удивился Месяцев.

— Да, да, да, и о них. Потому что мы — клан. Семейный клан. Птицы могут покрывать большие расстояния, только когда они в стае. И даже волки и львы выживают в стае. А ты нас разбил. Расколол. Это у тебя нарушены все связи с миром. Это ты сумасшедший, а не Алик.

Аня повернулась и пошла.

Под ногами лежал бежевый снег с грязью. На Ане были модные, но легкие ботинки, непригодные к этому времени года. А он ничего ей не привез, хотя видел в обувном магазине. Видел, но торопился. Аня шла, слегка клонясь в сторону. У нее была такая походка. Она клонилась от походки, от погоды и от ветра, который гулял внутри нее.

Месяцев не мог себе представить, что придется платить такую цену за близость с Люлей. Он наивно полагал: все останется как есть, только прибавится Люля. Но вдруг стало рушиться пространство, как от взрывной волны… Волна вырвала стену дома, и он существовал в комнате на шестнадцатом этаже, где стоит рояль и нет стены. Вместо стены небо, пустота и ужас.

Месяцев лежал на диване и смотрел в потолок.