Кысь - Толстая Татьяна Никитична. Страница 55
Бенедикт порыскал по столу, подвигал книжки. Вот свиток почти чистенький. Видать, Федор Кузьмич, слава ему, только писать начал.
Вот как я есть Федор Кузьмич Каблуков, слава мне, Набольший Мурза, долгих лет мне жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и Плотник, и как я есть в непрестанной об людях заботе, приказываю.
Тута у меня минутка свободная выдалась, а то цельный день без продыху.
Вот чего еще придумал для народного бла…
А дальше только черта да клякса: тут мы его, знать, и спугнули.
– Так. Ну-ка, давай, чего тут?.. Это все позачеркни. Пиши, у тебя почерк лучше: Указ Первый.
1. Начальник теперь буду я.
2. Титло мое будет Генеральный Санитар.
3. Жить буду в Красном Тереме с удвоенной охраной.
4. На сто аршин не подходи, кто подойдет – сразу крюком без разговоров.
Подскриптум:
Город будет впредь и во веки веков зваться Кудеяр-Кудеярычск. Выучить накрепко.
Бенедикт записал.
– Так. Покажи, что вышло. «Кудеяров» надо крупнее и с завитком. Зачеркни. Перепиши давай, чтоб фамилия большими буквами, эдак с ноготь. После «в» давай крути так кругалями вправо-влево, вроде как петлей. Во. Ага.
Тесть подышал на бересту, чтоб подсохло; полюбовался.
– Так. Чего бы нам еще?.. Пиши: Указ Второй.
– Кудеяр Кудеярыч! Вы укажите, чтоб праздников больше.
– Эка! Подход у тебя какой негосударственный! – осерчал тесть. – Указ подписан? Подписан! Вступил в силу? Вступил! Вот и зови меня: Генеральный Санитар. Обращайся как положено. А то позволяешь себе.
– А добавка? Заклинание-то?
– А, добавка… Добавка… А давай так: «жизнь, здоровье, сила». Генеральный Санитар, жизнь, здоровье, сила. Впиши там. Так… Тебе тоже надо… Хочешь быть Зам-по-обороне?
– Я хочу Генеральный Зам-по-обороне.
– Это что, уже подсиживать?! – закричал тесть. – Подсиживать, да?!
– Да при чем тут? Вот вечно вы, прям как я не знаю кто! Ничего не подсиживать, а просто красиво: Генеральный!
– А еще б не красиво! А только двум сразу нельзя! Генеральный всегда только один! А ты, хочешь, – будь Зам-по-обороне и морским делам.
– По морским и окиянским.
– Да хоть каким. Давай дальше. Указ Второй.
– Праздников, праздников побольше.
– Вот опять негосударственный подход! Перво-наперво гражданские свободы, а не праздники.
– Почему? Какая разница?
– Потому! Потому что так всегда революцию делают: спервоначала тирана свергнут, потом обозначают, кто теперь всему начальник, а потом гражданские свободы.
Сели писать, шурша берестой. За окном начало светать. За дверями послышался шорох, переговоры шепотом, возня. Постучали.
– Ну, кто лезет? Чего надо?!
Ввалился холоп с поклоном.
– Там это… делегация представителей, спрашивают: ну как?
– Каких представителей?
– Каких представителей? – крикнул холоп, оборотясь в сени.
– Народных! – крикнули глухо из сеней. Вроде, Лев Львович крикнул. Вот не успели тирана ссадить, как уже ходоки досаждают. Прослышали, стало быть. Ну, люди! Ну ни минуты покоя!
– Народных каких-то.
– Скажи: революция состоялась благополучно, тиран низложен, работаем над указом о гражданских свободах, не мешать, разойтись по домам.
– Про ксероксы не забудьте! – крикнули из сеней.
– Он мне еще указывать будет! Кто освободитель? Я! Гнать его в шею, – рассердился тесть. – Дверь закрой и не пускай никого. Мы тут, понимаешь, судьбоносные бумаги составляем, а он под руку суется. Давай, Зам. Пиши: Указ Второй.
– Написал.
– Так… Свободы… Тут у меня записано… памятка… не разберу. У тебя глаза помоложе, прочти-ка.
– Э-э-э… Почерк какой корявый… Кто писал-то?
– Кто-кто, я и писал. Из книги списывал. Консультировался, все чтоб по науке. Читай давай.
– Э-э-э… свобода слева… или снова… не разберу…
– Пропусти, дальше давай.
– Свобода… вроде собраний?
– Покажи-ка. Вроде так… Ну да. Значит, чтоб когда соберутся, чтоб свободно было. А то набьется дюжина в одну горницу, накурят, потом голова болит, и работники с них плохие. Пиши: больше троих не собираться.
– А ежели праздник?
– Все равно.
– А ежели в семье шесть человек? Семь?
Тесть плюнул.
– Что ты мне диалехтику тут разводишь? Пущай тогда бумагу подают, пеню уплатят, получают разрешение. Пиши!
Бенедикт записал: «больше троих ни Боже мой не собираться».
– Дальше: свобода печати.
– Это к чему бы?
– А должно, чтоб старопечатные книги читали.
Тесть подумал.
– Можно. Хрен с ними. Теперича без разницы. Пущай читают.
Бенедикт записал: «старопечатные книги читать дозволяется». Подумал и приписал: «но в меру». Так и Федор Кузьмич, слава ему, всегда указывал. Еще подумал. Нет, все-таки как же получается: это каждый бери да читай? Свободно доставай из загашника, раскладывай на столе, а там, может, пролито чего али напачкано? Когда книгу читать запрещено, так каждый свою бережет, чистой тряпицей оборачивает, дыхнуть боится. А когда дозволено читать, так, небось, и корешок перегибать будут, а то листы вырывать! Кидаться книгами вздумают. Нет! Нельзя людям доверять. Да чего там: отобрать их и все дела. Прочесать городок, слобода за слободой, дом за домом, перетряхнуть все, книжки изъять, на семь засовов запереть. Неча!
Вдруг почувствовал: понимаю государственный подход!!! Сам, без указа, – понимаю!!! Ура! Вот что значит в Красном Тереме сидеть! Бенедикт расправил плечи, засмеялся, высунул кончик языка и аккуратненько перед «дозволяется» приписал «не».
– Так… Свобода вероиспо-… испо-… исповедания.
Тесть зевнул.
– Да чего-то надоело. Хватит свобод.
– Тут еще немного.
– Хватит. Хорошенького понемножку. К обороне переходим. Пиши: Указ Третий.
Провозились с обороной до полудня. От тещи присылали спросить, когда они домой-то пожалуют: обед простыл. Велено было блинов да пирожков подать в Красный Терем, квасу бочку, свечей. Бенедикт, как Зам-по-обороне и морским и окиянским делам, увлекся: интересно. Порешили обнести городок забором в три ряда, чтобы от чеченцев сподручнее было обороняться. Поверху забора на двадцати четырех углах возвести будки, и в те будки дозор поставить, чтоб днем и ночью в обе стороны зорко наблюдали. На четырех сторонах ворота поставить тесовые. Ежели кому в поля пройтить надо – репу садить, али снопы вязать, – получить в конторе пропуск. С утра по пропуску выйдешь, вечером – назад. Холопы в пропуске дырку провертят, али, как тесть выразил, проконпастируют, и имечко впишут: пропущен, дескать, такой-то, десятину сдал. А еще, – мелькнуло у Бенедикта, – этот забор против кыси оборона. А построить его высоким-превысоким, и не пройдет она. А внутри забора ходи куда хочешь и свободой наслаждайся. Покой и воля. И пушкин тоже так сочинил.
Да! Потом еще оборонить пушкина от народа, чтоб белье на него не вешали. Каменные цепи выдолбить, и с четырех сторон вкруг него на столбах расположить. Сверху, над головкой – козырек, чтоб птицы-блядуницы не гадили. И холопов по углам расставить, дозор ночной и дозор дневной, особо. В список дорожных повинностей добавить: прополка народной тропы. Зимой чтоб тропку расчищали, летом можно цветками колокольчиками обсадить. Укроп запретить в государстве, чтоб духу его не было.
Еще посидел, еще подумал, рассердился: пушкин – это ж наше все! А Бенедикт, тем более, Зам по морским и окиянским. Вот что надо сделать: выдолбить ладью большую, да с палками, да с перекрестьями, вроде корабля. У речки поставить. И пушкина наверх вторнуть, на самую на верхотуру. С книгой в руке. Чтобы выше александрийского столпа, и с запасом.