Собрание сочинений в десяти томах. Том 1 - Толстой Алексей Николаевич. Страница 30
— Чайку приходи ко мне попить, Спиридон, — сказала тетушка ласково, — давно мы с тобой по душам не толковали…
— А я приду, приду, Анна Михайловна… Вот Ми-хайлу Михайловича, прадеда, того не помню…
— За что же вы, мужики, такую мне неприятность хотите сделать, — вздохнув, проговорила тетушка и карандашом провела вдоль разгиба книги, — чем я провинилась перед вами?
— Да мы разве сами-то по себе стали бы озорничать, — заговорили мужики, — на прошлой неделе в деревню листки какие-то принесли, ребята листки читали, ну — и обижаются… Так, говорят, и в листках написано, чтобы беспременно господ — жечь.
После этого поговорили о лугах, о сенокосе, о запашке на будущий год, и мужики, простившись, вышли, оставив в комнате крепкий дух овчины и махорки. Тетушка сидела пригорюнясь. Когда вошел Африкан Ильич, заспанный и в расстегнутом жилете, она не спеша рассказала ему, по какому делу приходили мужики.
— А пускай их жгут — гумна застрахованы, — широко зевая, ответил Африкан Ильич.
— Мне не то горько, друг мой, а отношение.
— Добротой, ваше превосходительство, добротой до этого мужиков довели. Станет на него Анна Михайловна жаловаться, — жги ее во все корки. А я вот сейчас к становому поеду.
— Нет, вы не ездите, Африкан Ильич.
— Нет, уж вы извините, я поеду.
— Я бы очень просила вас не ездить.
Тогда Африкан Ильич расставил ноги и стал орать на ее превосходительство. Но все-таки не уехал. И тетушка, сказав напоследок: «Так-то, ради гнилой соломы нельзя живого человека губить», — попросила его позвать в контору Машутку.
Маша прибежала и стала близ тетушки, положив загорелую руку на конторку.
— Звали, тетинька?
— Вот что, — погладив ее, сказала Анна Михайловна, — ты помнишь, что бог всегда знает, кто правду говорит, кто лжет, и за неправду наказывает?
— Помню, — весело ответила Машутка.
— Ну, так вот, — знаешь, а как ты поступаешь?
— Разве я врала чего, тетинька?
— Нет, не врала, конечно. А вот что… О чем ты е молодым барином нынче утром говорила? А?
Машутка опустила глаза и ногтем зацарапала конторку.
— Николай Михайлович спросил — сколько мне лет…
— Что же ты ему ответила?
— Шашнадцать…
— Еще что?
— А еще спросил — есть ли у меня полушалка шелковая…
— А на это что ты ему ответила?
— Сказала, что полушалки нету.
— Ну, вот что, — проговорила тетушка строго, — молодой барин с тобой все шутит… А ты ему не надоедай, часто на глаза не попадайся. Поняла?
И Анна Михайловна, закрыв конторские книги и отпустив Машутку, долго еще, покачивая головой, глядела, как за окном в сирени возятся и пищат серые воробьи. «Ох, трудно мне будет, трудно с ними со всеми», — думала она.
Когда Анна Михайловна выходила из конторы, в дверях с ней столкнулся Николушка и голосом выздоравливающего человека проговорил:
— Тетя, дайте же мне работу, ради бога…
— Какую тебе, батюшка, дать работу? Отдохни сперва, отъешься…
— Я видел, у вас наверху — библиотека… Вот ее бы взять и привести в порядок.
— Удружишь, друг мой, вперед говорю — спасибо. Еще дед твой покойный все собирался разобрать книги… Сейчас народ к тебе сгоню, — обрадованная тетушка поспешила распорядиться насчет людей.
7
В библиотеке было навалено на пол-аршина пшеницы; пыль густо покрывала шкафы, стекла, карнизы; на поверхности столов расходились следы мышиных лапок.
Матвей-кучер и девчонки лопатами погнали пшеницу из библиотеки в залу. Поднялось густое облако пыли; лица у всех стали серыми; бегали по пахучему зерну потревоженные мыши; в открытых гнездах шевелились розовые мышата; испуганный голубь летал под потолком, задевая крыльями поломанную хрустальную люстру.
— Довольно, — сказал Николушка, вытирая потное лицо, — подметите теперь и ступайте…
В библиотеке открыли окна, и влился в заплесневелую комнату травянистый воздух вечера. Николушка, стоя на лестнице, открыл узкую дверцу первого шкафа, — оттуда легко посыпалась труха съеденных мышами книг.
— Ай! — крикнула, отряхиваясь, Машутка. Николушка обернулся, девушка стояла под лестницей, поглядывая исподлобья на молодого барина.
— Ты зачем тут? — сказал Николушка и, захватив обеими руками труху, бросил ее в Машутку. — А это видела?
— Только подмели, барин, а вы сорите, — сказала Машутка, махнула косенкой.
— Дай-ка я тебя отряхну.
Сойдя на несколько ступеней, нагнулся он и, растрепав Машутке волосы, легонько ущипнул ее за шейку под круглым подбородком.
— Вот барыне пожалуюсь, — шепотом сказала Машутка, но не отошла.
Николушка рассмеялся и, открыв второй шкаф, где не хозяйничали мыши, с трудом вынул из плотной кипы книгу в желтой коже с золотом.
— Что с книжками-то сделаете? — спросила Машутка.
— Читать, глупая, буду. Вот слушай: сочинение Ек-картгаузена — «Семь таинств натуры». А вот «Путешествие Анахарсиса Младшего». Поняла? А вот, — Николушка сошел с лестницы и сел на нижнюю ступень, читая: — «Неонила, или Распутная дщерь».
— Чего это?
— Слушай… «…погубивши в своем жестоком распутстве благородного кавалера виконта де Зарно, тщеславная продолжала гнусные козни, противные столь же людям, сколь и творцу, создавшему сию мерзкую тварь…»
Машутка, рассматривая картинку, изображающую Неонилу, без рубашки, в постели, лицом вниз, и камеристку около, приготовляющую аппарат для облегчения желудка, и в дверях кавалера де Зарно, придвинулась и дышала Николушке на щеку…
— «…но обладала распутная, — продолжал читать Николушка, — столь совершенной красотой, что не было земнородного, коий мог бы противопостоять оному соблазну…»
Машутка дышала так близко и коса ее касалась лица так нежно, что Николушка, взглянув в простенькие глаза девочки, привлек ее и поцеловал в полуоткрытые холодноватые губы.
Случилось так, что тетушка, желая освежить пыльную залу, отворила балконную дверь и, войдя, увидела Машутку, перекинутую назад, с руками, упирающимися в плечо Николушки, и его, охмелевшего в поцелуе; кругом же — брошенные книги. Тетушка вскрикнула… Машутка, ахнув, убежала. Николушка же принялся сильно тереть нос.
— Николай! — в волнении ходя по библиотеке, говорила тетушка, — Маша взята мною на полную ответственность, ей шестнадцать лет. Ты понимаешь?. Я знаю, человек ты молодой, кровь у тебя кипит, Машутка красавица… Да что в самом деле, мало тебе одной бабы! Да как ты догадался только так устроиться… Поклянись сию минуту перед крестом, — тетушка вынула из-под кофточки связку образков и крестиков, — на кресте поклянись не трогать Машутку. Не выпущу, пока не дашь честного слова.
Испуганный Николушка поклялся, и тетушка отвернулась к окну, где в зелени берез, скромный и старенький, горел в закате крест туреневской церкви. В саду гуляли Настя и Раечка.
Охватив Раису углом пуховой шали за плечи, Настя говорила, близко наклоняясь к девушке:
— Вы ему ни словечку не верьте, миленькая… Он мастер чудеса плести: таким несчастненьким представится, — послушаешь его, послушаешь и заревешь, как дура… Я ведь его весь характер, как стеклышко, знаю… без разговоров — никак не может, такая у него природа. Для этого мы ведь и сюда приехали, чтобы разговаривать…
— Нет, я про то говорю, что несчастный, — сказала Раиса.
— Это он-то несчастный?.. Ах вы, милая, совершенный ребенок… Какой же он несчастный, когда бабы кругом него так и вертятся. — Настя при этом фыркнула носом. — Когда я-то его подобрала, — в него старая женщина, понимаете, влюбилась, и он ее всю обобрал и выгнал, милая, выкинул из дому…
Раиса отвернула лицо и некоторое время шла молча. Настя искоса поглядывала на нее, потом быстро расстегнула рукав на кофточке, открыла руку до локтя:
— Вот, полюбуйтесь, как он со мной поступает… Вы видите — шрам ужасный, через всю руку… — Она, почти со слезами, прижалась ртом к розоватой полоске у локтя, пососала ее и сердито одернула рукав. — Этого шрама ему до смерти не прощу… озвереет, ему — что человек, что собака… По нему каторга давно плачет… Я на него когда-нибудь в суд подам…