CITY - Барикко Алессандро. Страница 53

Гульд остановился. В палате номер три плакала женщина, громко. То и дело она кричала, что она хочет уйти отсюда, что все ее достали, что ее не выпускают. За дверью, в коридоре, стоял ее муж. Он разговаривал с каким-то господином, жирноватым и пожилым. О том, что не знает, как быть, что она кинулась с лестницы в ночь под Рождество, все случилось неожиданно, когда ее привезли из клиники, она выглядела здоровой, вполне нормальной, потом настала ночь под Рождество и она кинулась с лестницы, и он не знает, как быть, везти ее в психиатрическую больницу он не хочет, нога сломана в двух местах, три ребра смещены, больше не могу, восемнадцать дней я не выхожу отсюда, больше не могу. Он говорил, прислонившись к стене, спокойным тоном, не повышая голоса, не размахивая руками. Из палаты доносились женские крики. Плач ее напоминал плач ребенка. Совсем миниатюрная женщина. Гульд отправился дальше. Он снова поравнялся с дверью палаты номер восемь, вошел и уселся на стул рядом с кроватью, где лежал профессор Тальтомар. Машина по-прежнему дышала. Тальтомар лежал в той же позе: голова слегка повернута в сторону, руки высунуты из-под одеяла, пальцы скрючены. Гульд провел некоторое время за просмотром неподвижного кадра: старик, уходящий из жизни. Затем склонился над кроватью, не покидая своего стула, и сказал:

— Пятнадцатая минута второго тайма. Ноль-ноль. Свисток судьи. Он подзывает к себе обоих капитанов. Говорит, что сильно устал, не знает, что с ним такое, но он устал и хочет вернуться домой. Хочу вернуться домой, говорит. Пожимает руки капитанам, поворачивается и бредет по полю в сторону раздевалок. Зрители наблюдают за ним молча. Игроки застыли в ожидании. Мяч в центре поля, но никто на него не смотрит. Судья кладет свисток в карман, что-то неразборчиво бормочет, потом исчезает в проходе под трибунами.

Руки Тальтомара оставались неподвижными. Веки чуть подрагивали. Машина дышала. Гульд застыл в ожидании. Он смотрел на губы Тальтомара. Без прилипшего окурка губы казались необитаемыми. Из коридора доносился женский плач, похожий на плач ребенка. Шло время, постоянно шло время.

Когда Гульд наконец встал, то поставил стул на место. Перекинул пальто через руку: стояла адская жара. Окинул взглядом дышащую машину. Замер — на одно лишь мгновение — у постели.

— Спасибо, профессор.

Спасибо, произнес он про себя.

Потом вышел из палаты. Спустился по лестнице, пересек большой холл, где продавались газеты и больные в пижамах звонили домой. Наружная дверь, из стекла, открывалась сама, если к ней подойти. На улице светило солнце. Пумеранг и Дизель ждали его, прислонясь к мусорному баку. Они пошли втроем в сторону центра по обсаженной деревьями улице. Все трое двигались кривоногой походкой Дизеля, слегка приплясывая, как настоящие профессионалы.

Не сразу, а только когда дошли до перекрестка с Седьмой улицей, Пумеранг почесал в бритом наголо затылке и не сказал:

— Два капитана посовещались, и команды продолжили игру. И матч будет идти до конца вечности.

У Гульда в кармане пальто нашлась окаменевшая жвачка. Гульд отклеил ее и сунул в рот. Она оказалась холодной и жестковатой, как встреча одноклассников, которые не виделись много лет и случайно столкнулись на улице.