Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф. Страница 7

Площадь некоторое время кипела от возмущения, потом толпа затихла.

– Так что ты там, толстомордый, молчишь, почему не читаешь дальше?

– Больше тут ничего нет, граждане. Какая-то ерунда, постойте – что это такое? – ага! – кто-то разводится…

– Как это ничего особенного, пентюх ты этакий?

– Кто разводится?

– С кем разводится?

– Почему разводится?

– А ну живей читай, рыло!

Глава 5

Январское утро разливало холодный свет. Везувий остался за спиной всадника, который выбрался из улиц Капуи и мчался к Риму. Капуя, шумный большой город, благоухала, как цветок. Капуя пахла благовониями, которые готовились в ее мастерских, Капуя сияла в холодном утре, словно девушка в белоснежном пеплуме.

Копыта лошади цокали по серо-черным плитам, которыми была вымощена дорога.

Луций погонял лошадь и думал лишь об одном: поскорее бы увидеть отца.

Рабы с вещами остались далеко позади.

Аппиева дорога была запружена повозками. Они загораживали путь, так что всадникам приходилось ехать шагом или вовсе останавливаться. На повозках везли вяленую треску, бочонки с маслом, кадки с живыми муренами для богачей, оливки, амфоры с редкостным рыбным соусом гарум из Помпеи; повозки, громко дребезжа, тянулись к Риму.

Луций обгонял всех. Он хлестал плетью по возчикам и скотине, попадавшимся на пути, и, выбравшись из дорожной пробки, пустил лошадь в карьер, не заботясь о прохожих. Испуганные крестьяне с ношей на спине, женщины с корзинами на головах шарахались в стороны, проклятия неслись вслед всаднику.

Не в первый раз ехал Луций по Аппиевой дороге. Еще в детстве он не однажды бывал здесь, направляясь с родителями в латифундии или на летнюю виллу в Кампании. Сидя с отцом в носилках, он видел перед собой двух полуобнаженных рабов. И всегда об одном и том же думал здесь молодой патриций, вот и теперь та же мысль пришла в голову: эта дорога говорит о прошлом Рима.

Фантазия рисовала картины шествия легионов Помпея, Цезаря, Антония, Августа, двигающихся к городу. Картина была предельно четкой – во главе легиона выступал орлоносец. Острия сотен копий высились над процессией, сверкали металлические шлемы, раздавалась мерная поступь когорт, рев труб и пение легионеров.

По этой дороге возвращались с войны победители. Вслед за набитыми золотом повозками тянулись толпы пленников в оковах, шли связанные цари варваров. К низким тележкам были привязаны экзотические хищники – великолепная приправа для гладиаторских боев в Большом цирке. Потом следовало разделенное на центурии войско и, наконец, – позолоченная бига, запряженная тремя парами лошадей, а на ней возница, придерживающий поводья триумфатор с лавровым венком на голове. Evoe! Evoe! Ave imperator!

Он въезжал через Капенские ворота и по Священной дороге направлялся к Большому форуму, поднимался на Капитолий и воздавал почести Юпитеру Громовержцу. А сенат и народ римский воздавали почести триумфатору, потому что Senatus Populusque Romanus [12] – священная формула при любой власти.

Здесь проезжали овеянные славой триумфа диктаторы Марий и Сулла, триумвиры Красе, Помпеи, Цезарь, император Октавиан Август и нынешний император Тиберий. Луций был истинным сыном великого Рима. и ему нравилась его слава и пышность. Но, будучи сыном республиканца, он понимал: все триумфы вели к одной цели – сосредоточить государственную власть в одних руках. Луций же еще в детстве усвоил от отца, что для Рима благотворна лишь власть сената и двух консулов, избираемых сенатом на год. Диктатор?

Человек, располагающий неограниченной властью? Да, но исключительно во время войны и на краткий срок. Однако все триумфаторы, летевшие по этим черным камням к Риму под гром оваций, каждый раз подло надували SPQR. Под предлогом безопасности государства они шаг за шагом захватывали власть, сосредоточивали в своих руках высшие республиканские должности, пядь за пядью неотвратимо подбирались к пурпурной тоге монарха. Они восседали на троне владык мира, окруженные непроницаемым кольцом легионов. Неважно, под именем ли диктатора или позднее императора, они отбирали одно право за другим, уничтожали республику, убивали своих врагов – республиканцев, не щадя и невинных. Так они подавили, растоптали, убили свободу Рима…

Луций знал – res publica [13] превыше всего! И республика породила многих триумфаторов… Мимолетная грусть охватила честолюбивого юношу:

Август водворил прочный мир в империи, Тиберий продолжает его политику.

Это прекрасно. Это мудро. Но как прекрасно было бы проехать здесь на золоченой колеснице, запряженной шестеркой лошадей, в лавровом венке…

Однако мирное время не для триумфа. Для триумфа нужна война. А войны не будет: Рим покорил весь мир, ибо о пустынях на юге и востоке, как и о лесной глуши и топях на севере, за пределами римского мира, нечего беспокоиться, а варвары не дерзнут начать войну первыми. Будет мир, vae mihi [14], будет мир…

Дорогу загородили повозки, запряженные мулами. Рабы погоняли животных, рядом на лошади ехал надсмотрщик. Повозки были нагружены цветами с плантаций в Капуе. Эти цветы предназначались для украшения трапез римских богачей. Смотрите-ка, крокусы! Желтые, розовые, сиреневые цветы. Розовый – это любимый цвет Торкваты. Нежный, нежный…

– Мне нужен букет розовых крокусов!

Надсмотрщик заколебался, но, увидев серебряный панцирь Луция, сделал знак рабу. Букет напоминал утреннюю зарю. Луций заплатил и погнал коня дальше.

Недалеко от дороги Луций заметил неглубокую, заросшую бурьяном яму. Он усмехнулся: и это все, что осталось от восставших рабов. В этой яме стоял один из крестов, на которых по приказу Красса были распяты побежденные сподвижники Спартака.

Луций летел во весь опор, но не мог избавиться от назойливой мысли: сто лет назад всемогущий Рим подвергся смертельной опасности – восстали предводительствуемые Спартаком рабы, и гладиатор умно руководил ими. Это стоило Риму трех лет войны, почти такой же беспощадной, как война с Карфагеном. О, если бы не золото, которым располагали patres conscripti [15] и которым не располагали рабы! А поднимись тогда покоренные варвары, одним богам известно, что произошло бы. Ах, нет, нет! Паршивые рабы и грязные варвары не могут угрожать Риму. Именно во время восстания Спартака Рим показал всю свою мощь и покарал бунтовщиков: шесть тысяч крестов стояло вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима, и на каждом был распят раб-мятежник.

Луций пришпорил коня, но кошмарный частокол вдоль лучшей дороги империи не давал покоя.

Шесть тысяч распятых.

Солдата не испугают горы трупов на поле боя. Но шесть тысяч крестов!

Трепет охватил Луция при мысли об этом зрелище, трепет горделивого изумления перед могуществом Рима, не побоявшегося в отмщение и назидание учинить эту расправу перед лицом богов, неба и людей мира. И Луций, частица несокрушимой державы, поступил бы так же. Потому что он призван служить родине. Потому что он хочет ей служить.

"Шесть тысяч распятых – это слишком жестоко!" – сказал когда-то Луцию его учитель риторики Сенека.

Луций снисходительно усмехнулся. "Гуманист! – подумал он задним числом. – Жестоко? Какая сентиментальность, какая близорукость! Жестоко было бы щадить мятежников и подвергать Рим новой опасности. Сенат принял правильное решение: проучить мятежников именно так, как предложил Красе! И ведь с тех пор не вспыхнуло ни одного мятежа, подобного тому, какой случился при Спартаке. И не вспыхнет…"

Близился вечер, сгущались сумерки, темнота окутывала дорогу. Возчики зажигали факелы и лучины. Луций решил переночевать в отцовском имении за Таррациной. Но, доскакав до Таррацины, устал не меньше своего коня и поэтому остался на ночь в таверне, где были комнаты для знати.