Белый отель - Томас Дональд Майкл. Страница 54

Что было на самом деле поразительно, что единогласно признали чудом, так это появление «нелегальной иммигрантки», случившееся через несколько недель после прибытия первого поезда из Киева. Она ковыляла через виноградник, и сборщики приостановили работу, глядя на нее в изумлении. Люба Щаденко в то утро была в своей комнате вместе с детьми и свекровью и услышала, что в дверь кто-то скребется. Она открыла ее и увидела у своих ног маленькую черную кошку, жалобно мяукавшую. Это была их кошка, по недоразумению названная Васькой, – тощая как скелет, со сбитыми в кровь лапками, но, несомненно, Васька. Вскоре она, налакавшись молока с блюдца, свернулась клубочком, мурлыча на руках у Нади. Каким-то образом, благодаря удивительному инстинкту, присущему кошкам, она ползком преодолела улицы, пустыни и горы, чтобы вновь их найти. Она быстро поправилась и стала очертя голову носиться по лагерю, сделавшись всеобщей любимицей.

Черная кошка приняла надлежащее участие в шумном праздновании сбора винограда. Урожай выдался щедрым, грозди были превосходны. Лиза в первый раз попробовала свой голос – негромко, в застольной хоровой песне. Он оказался сиплым и неуверенным, но она не огорчилась, а кое-кто даже повернул голову в ее сторону, интересуясь, кому принадлежит это приятное сопрано.

Черную кошку можно было встретить буквально повсюду! Однажды вечером она даже сорвала показ фильма. Лиза обычно ходила на эти сеансы: фильмы, хотя зачастую и неинтересные – плохо снятая документалистика, – помогали ей в изучении языка. В тот вечер они с Любой смотрели документальный сюжет о поселении в Эммаусе. Показывали тюремную больницу, в которой добились выдающихся успехов в лечении заключенных строгого режима. Среди интервьюируемых пациентов был один, которого Лиза, как ей казалось, узнала, – приятный молодой человек в очках. Вооруженные стражники сопровождали его по бокам, проводя между зданиями. Показывали, как он играет с детьми в спортивном зале, но даже там вооруженная охрана внимательно за ним наблюдала. Диктор назвал его имя – Кюртен – так, словно зрителям оно было хорошо знакомо; и Лиза действительно думала, что когда-то слышала это имя и, возможно, видела в газетах фотографии этого человека, но не могла вспомнить, когда и где. Она собиралась шепотом обратиться к Любе, как вдруг весь экран заполнился Васькой... Силуэтным изображением Васьки! Зрители оживились и разразились смехом. Каким-то образом кошка проникла в проекторскую, а теперь безмятежно умывала на экране свою мордочку! Зрители захлопали, требуя продолжения, – это было куда занятнее фильма!

А однажды утром появились четверо черно-белых котят, мяукающих и мокрых, тычущихся в Васькины соски. Люба сказала, что это чудо, потому что кошка была кастрирована... Но котята были несомненно всамделишными, и Васька сделалась еще большей героиней, чем прежде. Все дети в лагере по очереди приходили поиграть с самыми последними иммигрантами и всячески подлизывались к Наде, чтобы та позволила им взять кого-нибудь из них к себе домой.

Но величайшим из чудес было то – как, смеясь, говорила Люба, – что у котят должен иметься отец, а откуда он мог здесь взяться?

Эта цитата приводилась в письме, пришедшем от совершенно неожиданного отправителя. Лиза была в поле, когда появился человек с почтой, и, увидев знакомый, но давно забытый почерк, она была вынуждена покинуть длинную цепочку сборщиц винограда и броситься в единственно доступное ей место уединения – в уборную. На нее обрушилось так много эмоций, принадлежавших умершему прошлому, что ей и в самом деле не мешало туда пойти. Живя в Киеве, она часто встречала имя Алексея в газетах и видела его фотографию – он стоял по стойке «смирно» среди одетых в форму людей. Потом она прочла о его аресте и сенсационных признаниях. Она была на седьмом небе оттого, что его не расстреляли, а позволили воссоединиться с диаспорой.

Он писал, что некоторое время провел в заключении в Эммаусе, после чего стал совершенно другим человеком. Жил он теперь на поселении в Бетерских горах. Условия суровые, но они трудятся не покладая рук, чтобы жизнь стала лучше. Увидев в списках имя Лизы, он сразу же понял, что по-прежнему любит ее и хочет, чтобы она приехала и разделила с ним его жизнь.

Люба не хотела, чтобы подруга уезжала, и именно поэтому наперекор себе доказывала ей преимущества переезда к Алексею. Конечно, он не упоминал о женитьбе, но законы новой земли не требовали формальных уз.

Лиза, однако, написала в ответ, что начинать сначала слишком поздно. Она его тоже любит, как и прежде, но если поедет к нему жить, их всегда будет преследовать образ нерожденного ребенка. У них обоих слишком много всего на совести.

Однажды она услышала по радио серебряный голос Веры Беренштейн, и дрожь пробежала у нее по телу. Что было необычно для Веры, она исполняла религиозную песню – положенный на музыку Двадцать третий псалом. Голос ее казался прекраснее, чем когда-либо. Позже, благодаря дружбе с Ричардом Лайонзом, Лиза услышала этот серебристый голос по потрескивавшему телефону. Вера подтвердила, что ее мужа здесь еще нет – пока нет. Она была взволнована и подробно расспрашивала о сыне. Лиза готовила его к встрече с настоящей матерью: часто, как будто невзначай, произносила ее имя, вспоминала о ней.

Для нее это было тяжело, гораздо тяжелее тех работ, которые она начала выполнять в поле. Немало слез пролила она наедине с собой. Трудно было потому, что она ощущала себя матерью Коли, более того – он сам ощущал ее своей матерью, а она тем не менее мостила дорогу, по которой он сможет вернуться к родившей его женщине. Гораздо легче будет отпустить от себя Виктора, как только он здесь окажется. Втайне она была рада тому, что его еще нет, – и в то же время раскаивалась в этой радости. Она его очень любила, но в душе не видела его своим истинным и вечным супругом. Как бы во искупление этого греха, она старалась как можно больше помогать людям.

Она попыталась помочь старику, которого полагала Фрейдом. Ричард позволил ей просмотреть списки тех, кого отправили в поселения. Трудность состояла в том, что она не помнила фамилию дочери Фрейда по мужу. Но, увидев имя Софи Гальберштадт, с маленьким сыном Гейнцем, она уверилась, что это именно те, кого она ищет, и написала фрау Гальберштадт небольшое письмо. Как будто в награду за благое дело, Лиза наткнулась на запись о своей старой петербургской подруге – Людмиле Кедровой. А когда вернулась к себе в комнату, то, по одному из бытующих странных совпадений, нашла на кровати ожидавшее ее письмо от Людмилы. Та писала, что обнаружила ее имя в списках и была рада, что Лиза в безопасности. Ей лечат грудь радием, это больно и тошнотворно. Лизе это показалось странным, она помнила, что грудь Людмиле удалили, пытаясь спасти ей жизнь. Она встревожилась, боясь, не означает ли это, что у нее оказалась зараженной и вторая грудь.

Жарким, безветренным днем Ричард Лайонз подвез ее в армейском джипе к отлогому берегу озера. Мать хотела встретиться с нею где-нибудь в уединенном месте. Он остановил джип в тени пальм и сказал, чтобы она взошла на дюну. На гребне дюны Лиза посмотрела в сторону озера, за которым виднелись холмы Иудеи, и увидела стоявшую на берегу женщину. Лицо ее было повернуто в сторону, как будто все ее внимание было поглощено облаком красной пыли на горизонте, пылавшим у нее над плечом. Ни единая складка на ее платье не шелохнулась. Когда она повернулась к Лизе, та увидела, что слева кожа у нее на лице совершенно омертвела.