Тайна - Томас Пенелопа. Страница 5

— Леди Вульфберн взяла меня в дом, когда мне было пять лет, — сказала я.

Брови распрямились.

— Так Вы воспитанница брата! Не понимаю, почему он ни разу не упомянул о Вас. Обычно он охотно распространяется о своих щедротах, — его темные глаза вспыхнули, голос перешел на доверительные нотки. — Ему еще предстоит сделать так, чтобы я смог забыть, что он оплачивает полностью мое образование.

Он подмигнул, давая понять, что теперь мы заговорщики и можем тайно поострить насчет его брата. Это меня настолько покорило, что от обожания, переполнившего мое сердце, я стала вдруг косноязычной и не могла ничего сказать.

— Ах, какой же я неблагодарный! — воскликнул он, неправильно истолковав мое молчание. Я хотела было возразить, но он поднял руки вверх, признавая поражение. — Нет, Вы абсолютно правы. Что бы я ни думал о Генри, я не имею права насмехаться над ним. Прошу только, не выдавайте меня!

Он вновь усмехнулся, и я поняла, что он просто дразнит меня. Тем не менее я торжественно поклялась, что буду молчать.

Он снова остановил на мне испытующий взгляд.

— Да что же это я держу Вас здесь, Вы ведь так натерпелись в грязном подвале! Пойдемте лучше в дом и попросим, чтобы Вам приготовили горячую ванну.

Он взял меня за руку и повел наверх, ничуть не смущаясь, что его ладони были черны, как мои, а белоснежные манжеты забрызганы сажей. Лакей открыл дверь и уставился на нас глазами, полными ужаса. Тут же позвали миссис Северн, и я была отправлена наверх, где меня ждала, помимо ванны, головомойка за неосторожность. В этот день я уже не вышла из своей каморки на чердаке.

Больше мне не довелось увидеть Тристана Вульфберна, потому что он больше не появлялся в Вульфбернхаус. Мне казалось, что они с братом о чем-то поспорили, я часто думала, из-за чего же это могло быть. В те дни, когда Генриетта оказывалась особенно несносной, мне нравилось тешить себя надеждой, что братья поссорились из-за меня, что мистер Тристан Вульфберн советовал брату быть со мной помягче, но это было маловероятно. Когда я стала старше, до меня доходили слухи, что причиной ссоры было нежелание старшего брата заниматься делами родового поместья, но это были только сплетни. Я предпочитала не обращать на них внимания и твердо верила в придуманную мной версию.

После отъезда моего кумира жизнь потекла скучно и однообразно, не могу припомнить ни одного выдающегося события. Меня обучали вместе с Генриеттой, я занималась игрой на фортепиано, рукоделием, постигала изысканные манеры и правила поведения в избранном обществе, хотя со мной никто не думал обращаться как с равной.

Я была послушна и приятна в общении, постепенно все поняли, что я не представляю угрозы для маленькой Анабел, и стали часто доверять ее моим заботам. Я превращалась в подобие гувернантки, что их очень устраивало, так как мне не нужно было платить жалования.

С годами я стала высокой и стройной девушкой, почти точной копией леди Вульфберн, чья красота к этомувремени начала блекнуть. Она настояла, чтобы я не носила волосы распущенными, а стягивала их узлом на затылке. Одевали меня в мрачные темные тона, которые больше подходили пожилой даме. Все же я имела грациозную осанку и спокойно-величавое выражение лица, что страшно раздражало миледи, когда ей случалось изредка заметить мое присутствие в доме.

Генриетта уже приближалась ко второму десятилетию жизни, но она по-прежнему находилась в доме отца. Мужа для нее пока в перспективе не было, в чем была виновата она сама, так как никогда не пыталась быть приятной для других или хотя бы забавной. Джентльмены, посещавшие Вульфбернхаус, сторонились ее, к тому же ее мстительность и злой нрав проявлялись и в выражении лица, и в голосе.

Мне тоже замужество не светило. Лорд Вульфберн не считал нужным обеспечить меня приданым, так как леди Вульфберн удалось его убедить, что ни один приличный джентльмен не захочет на мне жениться. А выдать меня за простолюдина значило нанести удар по их самолюбию, как-никак меня воспитали в семействе Вульфбернов.

«Не придумаю даже, кто бы мог согласиться взять ее в дом в качестве гувернантки или компаньонки», — промолвила однажды за ужином миледи. Ее слова были обращены к мужу, сидевшему на другом конце длинного дубового стола. «Ужасно досадно», — добавила она.

Она говорила так, словно я не сидела за тем же столом напротив их двоих детей, не брала ломтики жареного мяса с того же блюда, которое подносилось всем членам семьи. Но я уже привыкла к подобным выпадам и больше не переживала, не мучилась сознанием, что я чем-то хуже других, и не спрашивала себя, чем же я хуже. Я просто не переставала удивляться их душевной черствости и недостатку воспитания.

Не волновали меня и их проблемы, стремление удалить меня из дома. Меня устраивала жизнь в этом доме, и я была уверена, что меня не выбросят на улицу просто из боязни осуждения. Эти люди слишком дорожили репутацией семьи. Здесь я могла уделять много времени чтению или забавляться с Анабел. Она была очень хорошеньким и избалованным ребенком, но вовсе не зловредным, как Генриетта.

В конце концов судьбу мою решила смерть лорда Вульфберна. Вскоре после моего семнадцатого дня рождения он как-то утром не смог подняться с постели. Вызвали доктора, который объявил, что хозяин мертв. В последующие несколько недель предстояло написать уйму писем, организовать похороны, заказать молебен и не забыть о множестве других дел, которые легли на мои плечи.

Его брат, новоиспеченный лорд Вульфберн, не приехал ни на похороны, ни позднее, чтобы выразить соболезнования. Он прислал письмо в ответ на единственное послание леди Вульфберн, которое она заставила себя написать. Я принесла это письмо в ее спальню, где она, лежа в постели, предавалась горю.

В этот вечер она спустилась в столовую в своем черном траурном платье, бледнее обычного, и обвела нас торжественным взглядом. В руке она держала письмо Его Высочества. Осторожно разгладила страницу.

— Это относится ко всем нам, — сказала она, — ибо теперь содержать нас всех будет ваш дядя, так как вам… вам…

— Что он пишет? — спросила я, чувствуя, что она готова разрыдаться.