Борька, я и невидимка - Томин Юрий Геннадьевич. Страница 12

Про лыжи

В воскресенье мне здорово хотелось спать. У меня всегда так: если не нужно, просыпаюсь хоть в пять часов, а если нужно, никак не встать.

Зинаида разбудила меня в семь часов. Я сказал «сейчас», на минуточку закрыл глаза и сразу открыл. Но за это время прошло пятнадцать минут. Потом я еще немного поспал сидя, когда надевал ботинки. Потом – в ванной. Я открыл кран, чтобы Зинаида думала, что я умываюсь, и поспал еще минут десять.

– Какой ты счастливый! – сказала Зинаида. – Поедешь на лыжах. А мне нужно зубрить эту проклятую математику.

– Это ты счастливая, – сказал я. – Можешь спать сколько угодно.

– Не хочешь, не езди, тебя никто не заставляет.

– А ты не зубри, – ответил я. – Если она уж такая проклятая, тебя тоже никто не заставляет. А вообще зубрить вредно. Нужно понимать. Ясно?

С Зинаидой мы поговорили еще минут десять. Мы с ней по утрам всегда ругаемся.

Мама говорит, что это вместо утренней гимнастики. И правда, мне спать расхотелось.

Когда я зашел к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал «здравствуйте». А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.

– А за тобой милиция приходила, – сказал он.

– Откуда вы знаете?

– Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?

– Как – безобразничаю?

– Да вот сосед жаловался. Смеешься.

– А что, смеяться нельзя?

– А ты как думал! Сегодня ты смеешься, а завтра, может быть, еще петь будешь?

– Может быть, и петь буду.

– А потом тебе танцевать захочется?

– Захочется, – сказал я, – и буду танцевать. Хоть «Лебединое озеро» или там еще танго какое-нибудь.

Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борькина мать сказала:

– Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь, всегда как-то поперек получается.

Я отвечаю.

– Тетя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.

– Кому это им?

– Всем людям.

– Здорово, – сказал Борькин отец. – Молодец. Вот за это, Костя, ты мне и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню – высоченную. А ты будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придется слушать. И постепенно все станут очень хорошими.

– А что же, врать нужно? – спросил я.

– Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.

– Чего делать?

– Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе нравится, когда грязь на улице?

– Какая грязь?

– Ну, окурки, бумажки… Хлам всякий.

– Почему это мне окурки нравятся?

– Ясно – не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты, наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица все же чистая.

– Подумаешь, – говорю я, – дворник подмел – и все.

– Верно. Так от чего же пользы больше – от метлы или от твоей правды?

– Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идем, Борька.

На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У четвертого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.

– Давайте скорее полезайте, – сказал Владимир Иванович. – Сидячие места есть. Уже все наши собрались.

Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано: «Детский». Я говорю:

– Я в детском не поеду. В другом поеду.

– Затолкают. Смотри, народу сколько.

– Пусть толкают.

– Ой, Костя, – сказала Лина Львовна, – там же все ребята едут. Не можешь ты без выдумки.

Я говорю:

– Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в детском.

– Ну и хорошо, – сказал Владимир Иванович. – Пусть потолкается. Ему полезно.

Вдруг Борька говорит:

– Я тоже с Костей поеду.

Владимир Иванович посмотрел на него и улыбнулся.

– Молодец, Таланов.

Мы залезли в соседний вагон. Мы стояли на площадке, и я уже думал, что больше никто поместиться не может. Но потом снаружи нажали, и влезли человек двадцать, все с лыжами. По том еще нажали, и опять влезли человек двадцать. У меня в кармане было два бутерброда с колбасой. Я прямо чувствовал, что они сплющились и стали тонкими, как блин. Я и сам, на верное, стал как блин, только мне не видно было. Но тут снова нажали, и снова влезли двадцать человек. Так до самого отхода все нажимали и влезали, и я никак не мог понять, куда они помещаются.

Мы с Борькой всю дорогу молчали. Попробуйте разговаривать, если у вас все кишки выдавливают. И я все думал, почему это Борьку Владимир Иванович назвал «молодец», а меня нет. Мы же ехали в одном вагоне.

В Кавголове мы все вылезли.

Владимир Иванович привел нас на большую гору. Эта гора, сказал Владимир Иванович, называется «Семейная». Тут могут кататься даже бабушки и дедушки. Я заглянул вниз. Ничего себе бабушки! Гора крутая, народу много. И все едут как попало.

Первым съехал Владимир Иванович. У него лыжи тяжелые и толстые. Крепления железные. На каблуках большие пружины. На таких лыжах и я бы съехал. Владимир Иванович сказал, что они специально для гор – слаломные. А ехал он ничего, даже красиво – змейкой. Он остановился внизу и помахал палкой.

– Теперь вы давайте, ребята, – сказала Лина Львовна.

Я опять посмотрел вниз. Владимир Иванович был маленький, как букашка.

– Лина Львовна, – сказал я, – вы нам покажите пример. Потому что вы старшая пионервожатая. Вы, наверное, здорово катаетесь.

– Я? – Лина Львовна засмеялась. – Я? Здорово!

Лина Львовна оттолкнулась палками и поехала. Она проехала немножко и почему-то начала садиться. Она ехала все быстрее и все-таки садилась. Потом – трах! Будто бомба взорвалась. Снег полетел в разные стороны, а Лины Львовны нет. Мы думали, что она провалилась. Но она сразу встала. Оказывается, ее снегом засыпало.

Тут же она поехала дальше и опять начала садиться. Мне даже смешно стало. Чего она садится? Стояла бы прямо. Наконец Лина Львовна спустилась к Владимиру Ивановичу.

Тогда поехал я.

Я здорово разогнался – даже шапка слетела. Но я стоял крепко и только на бугорках приседал. Не то что Лина Львовна! Вдруг сбоку кто-то как заорет:

– Дорогу! Дорогу!

Я посмотрел и вижу: прямо на меня летит какой-то дядька. Летит как реактивный: ноги расставил, а на коленях у него шаровары трепыхаются от ветра. Кажется, будто у него ноги дрожат со страху.

Я кричу:

– Сворачивай! Сворачивай!

А он:

– Не могу!

А я вижу – прямо на меня летит. Сейчас пырнет лыжами в бок. И вдруг у меня колени начали подгибаться. Я их выпрямить хочу, а они подгибаются. Сам не знаю почему. И я стал садиться – не нарочно, так само получилось. Садился, садился и – трах об снег! А он своими лыжами на мои наехал. Закачался, замахал руками, но устоял. Только ногу одну задрал вместе с лыжей. Помчался дальше, вылетел на бугор, опять задрал ногу и пропал.

Куда уж он с бугра делся, не знаю. Может, прямо в Москву помчался.

Подошли ко мне Владимир Иванович и Лина Львовна. А я лежу.

– Костя, что с тобой?

– Ничего, – отвечаю. – Тут сумасшедшие ездят. Видели, как я его чуть не сбил?

Лина Львовна сразу повеселела.

– По-моему, наоборот было.

Владимир Иванович помахал ребятам и закричал:

– Стойте, не спускайтесь.

Поднялись мы наверх. А ребята прямо стоять не могут от смеха, будто им страшно приятно, что меня чуть не убили.

– Пойдем на другую гору, – сказал Владимир Иванович. – А то здесь таких удальцов много: на лыжах – как корова на льду, а на самую крутую гору лезет. Сам разобьется и других покалечит.

Владимир Иванович привел нас на другую горку. Она была поменьше, и мы стали кататься кто как может. Владимир Иванович натыкал на склоне ветки и стал ездить между ними.

Мы с Борькой полезли на самый верх. И Вика полезла с нами. Она вообще всегда за Борькой бегает. А он к ней ходит уроки делать. Ко мне он редко ходит. А в классе все думают, что мы друзья. Мне, может, и на Борьку чихать. Только мне не нравится, что он к ней ходит.