Побег - Томпсон Джим. Страница 6

За четыре месяца до того, когда стало ясно, что Док получит помилование по своему второму и последнему приговору, его жена, Кэрол, устроила ему дикий скандал, когда навещала его в тюрьме. Объявила, что подает на развод, и действительно начала соответствующие процедуры в отношении мужа; приостановив их временно, до тех пор, пока не сумеет раздобыть денег, чтобы довести дело до конца. Вскоре после этого, объявив о своем намерении сменить имя и начать новую жизнь, она села на поезд до Нью-Йорка — в вагон второго класса, на незабронированное место. Вот вроде и все.

Но только ни в какой Нью-Йорк Кэрол не поехала и никогда не собиралась разводиться: на самом деле никогда, ни на миг, она не испытывала ни малейшего желания начать какую-то другую жизнь, кроме той, которую вела.

Поначалу у нее, возможно, и было такое продиктованное совестью намерение — переделать Дока. Но она не могла и подумать об этом без того, чтобы ее маленький ротик не скривился — гримаса, порожденная скорее замешательством, чем стыдом за нелепость тех взглядов, которых она одно время придерживалась.

Переделать? Изменить? Зачем и в какую сторону? Эти вопросы были лишены смысла. Однажды Док открыл перед ней дверь, и она вошла, приняв новый мир, и была принята этим миром. А теперь уже с трудом верилось, что когда-то для нее существовал какой-то иной. Аморальные взгляды Дока стали ее собственными. В каком-то смысле она была более похожей на Дока, чем сам Док на себя. Более обаятельной, убедительной, когда предпочитала быть такой. Более жесткой, когда казалось, что жестокость необходима.

Док пару раз подначивал ее на сей счет, пока не увидел, что ее это задевает. «Еще немного, — говорил он, — и мы отправим тебя обратно к книжным стеллажам». Его подшучивания даже не злили Кэрол — на Дока было почти невозможно злиться, — но и не вызывали у нее особого восторга. Они создавали в ней самой смутное ощущение чего-то непристойного, будто ее бесчестно выставляли на всеобщее обозрение. Она уже испытывала нечто очень схожее, когда ее родители настаивали на том, чтобы показать гостям одну из ее детских фотографий — набившая оскомину демонстрация младенца, распростершегося голышом на шерстяном белом коврике.

Ну да, это была ее фотография и все-таки на самом деле не ее. Так почему бы навсегда не забыть об этом? И забыть о том, что более чем через двадцать лет после того, как отсняли ту фотографию, она стала настолько скучной, пресной и вообще нежеланной, насколько способна быть несчастная молодая женщина.

Она работала библиотекарем, живя со своими весьма консервативными родителями средних лет и с каждым днем становясь все более закоренелой старой девой. Ее существование, лишенное ярких, живых эмоций, ограничивалось работой и домом. У нее были изящные черты лица, по-своему красивое пышное маленькое тело. Но люди видели не ее саму, а только немодную ее «практичную» одежду и чопорные манеры, считая невзрачной и даже дурнушкой.

Потом пришел Док — освобожденный пока лишь условно; он уже делал наметки по поводу очередного дела — и тут же разглядел в ней женщину, ту, какой она была на самом деле; и своей непринужденной улыбкой, своей благожелательной убедительностью, своей необидной настойчивостью он выманил-таки эту женщину из ее скорлупы. О, это не было делом нескольких минут. Или даже дней. На самом деле она была весьма своенравной. Третировала его, смотрела на него волком, ставя его, как она считала, «на место». Но почему-то с Доком такие вещи не проходили. Почему-то казалось, что тебя это ранит сильнее, чем его. И вот она смягчилась — совсем чуть-чуть — и в следующую минуту, по-видимому, прошла в ту чудесную дверь. И захлопнула ее за собой решительным пинком.

Родители сложили с себя всякую ответственность за нее. «Какие-то там родители!» — презрительно подумала она. Она потеряла своих друзей, свое положение в обществе. Какие-то там друзья, какое-то там положение! На нее завели дело в полиции.

Кэрол (Эйнсли) Маккой. Клички не имеет. Фотография и отпечатки пальцев истребованы по решению суда. Три ареста; к суду не привлекалась, осуждена не была. Подозревается в соучастии при совершении убийства, вооруженного ограбления, банка, состоит в браке с Доком (Картером) Маккоем. Может работать в качестве стенографистки, делопроизводителя. Может выглядеть привлекательной или непривлекательной, очень дружелюбной и недружелюбной. Пять футов два дюйма, сто десять фунтов; глаза серо-зеленые; волосы каштановые, черные, рыжие или светлые. Возраст тридцать — тридцать пять. Обращаться с осторожностью.

Кэрол улыбнулась самой себе, подмигнула своему отражению в автомобильном зеркале заднего обзора. Какое-то там дело! Наверняка в нем больше дырок, чем в их маленьких заплывших жиром головах.

После мнимого отъезда в Нью-Йорк она работала ресторанным ночным кассиром в маленьком городке в пяти милях от дома. Под другим именем, конечно, и совсем с другой внешностью, нежели сейчас. Накануне утром она уволилась с работы (чтобы отправиться к своему мужу, армейскому сержанту в Джорджии), проспала целый день, пока оформляли ее права собственности на новую машину, и поехала в управлении Бикон-Сити.

В восемь часов утра она была уже в шестидесяти милях от города. Позавтракав булочками и кофе, которые захватила с собой, и наскоро умывшись на заправочной станции, она почувствовала себя вполне отдохнувшей и в состоянии душевного подъема, несмотря на то что провела долгое время на колесах.

Ее облегающий кашемировый свитер с воротом подчеркивал тонкую талию, расширяющуюся полноту пониже и пышные формы над ней. Кепочка авиатора с длинным козырьком на голове была лихо заломлена набок, а волосы — теперь рыжевато-коричневые — выбивались из-под нее, забранные в кокетливый конский хвост. Короткие носочки на лодыжках переходили в слаксы, которые на самом деле сидели на ней далеко не в обтяжку, хотя казалось, что по меньшей мере в одном месте они заполнены до отказа.

Она выглядела сногсшибательно — молодо и нарядно. Выглядела — и что плохого в этом слове? — сексуально. Ощущая приятное возбуждение, Кэрол решила, что в нем нет решительно ничего плохого.