Преступление - Томпсон Джим. Страница 4

Ладно, пошли дальше; и на этот раз я постараюсь не перескакивать с одного на другое.

Я начал рассказывать про тот день — день, когда все произошло. Так вот, Боб шел со мной. На углу, где Бобу надо было сворачивать к школе, возле нас притормозил автомобиль. Из окошка, посмеиваясь, высунулся Джек Эдлман:

— Что скажете, Тэлберты? Как вам новая машинка?

— Смотрится отлично, — отозвался я, окинув машину взглядом. — Недурен, видать, бизнес на недвижимости.

— Всякий бизнес хорош. Все дело в том, кто в нем работает.

— Точно?

— А то нет? — Он неприятно хмыкнул. — Полезай, я тебя подвезу к станции.

— Да нет, спасибо, — ответил я. — Я с сыном.

— Приглядываешь за ним? — Он опять ухмыльнулся. — Как нынче с девочками, Боб? Небось опять под стиральной машиной?

Боб попытался усмехнуться. Потом опустил голову и направился к повороту. Я велел ему подождать, пояснив, что мне надо кое-что сказать мистеру Эдлману, и я хотел, чтобы он тоже это слышал. Я шагнул к обочине, и уверяю вас, если раньше этого красномордого губошлепа никто и не отделывал, то на сей раз он свое получил.

А... интересно, а вы такой же, как я? То есть, я имею в виду, иной раз я могу разойтись и всыпать как следует, а с остальными податлив как воск. Позволяю им со мной не считаться. А выглядит это так, будто мне не хватает слов либо я нервы берегу.

Помню, как мы с Мартой проводили медовый месяц. У нас был номер с оплатой вперед в гостинице с обязательным пансионом в Ниагара-Фоллз, так что мы не могли оттуда уехать. И вот с первого дня нас стал третировать метрдотель. Не знаю почему: чаевые мы давали хорошие и не требовали никаких немыслимых услуг или чего-то в этом роде. Думаю, он просто пользовался своей безнаказанностью.

Да, он действительно пользовался безнаказанностью три — нет, четыре дня. Пока на четвертый вечер, за ужином, я его не осадил. Он разместил нас за маленьким столиком позади кухни, и скатерть там, может, и была когда-то белая, только мы этого уже не застали. Кетчупа и подливки на ней хватило бы, чтобы покрасить коровник.

— Я бы хотел другой стол, — обратился я к нему, — или хотя бы чистую скатерть.

— Ну, ребятки, — осклабился он, — вам очень трудно угодить, не так ли?

Я вскочил, отшвырнув стул, и подошел вплотную к нему.

— Вы чертовски правы, мне угодить трудно. А еще труднее справиться со мной, когда я недоволен, так что вам бы лучше не доставлять мне больше хлопот. Будете еще нести всякую чепуху, я вас в порошок сотру. Теперь давайте нам нормальный стол, и побыстрее, да попридержите язык.

Метрдотель прямо-таки съежился, не издав в ответ ни звука. Посадил нас за лучший столик и оставшиеся три дня обслуживал по-королевски.

Марта долго не могла прийти в себя. Она и возгордилась мной, но и как-то напугалась и все приговаривала:

— Царица небесная, я и не знала, что ты можешь быть таким, Ал.

— Когда могу, когда и нет. Как говорится, пока еду — не свищу, а уж...

Да, так вот я и говорю. Может, в другой раз я бы и отпустил Джека Эдлмана восвояси, но тут он наступил мне на любимую мозоль.

— Послушай, Джек, — обратился я к нему. — Думаю, не стоит больше болтать про стиральную машину. Ни со мной, ни с Бобом, ни с кем-то еще. Твоя дочь заявилась к нам без спросу. Она пришла в наше с женой отсутствие и направилась прямо в кухню, где работал Боб. Если в она занималась своим делом, как он своим, тогда...

— Вот как? — Он попытался напыжиться, но отвел взгляд. — Это здорово, что я тогда заглянул к тебе с черного хода одолжить мотыгу, а не то бы твой переросток — ладно, не стану продолжать.

— Лучше продолжи, я хочу это выслушать от тебя.

— А, черт... — Он попробовал усмехнуться. — Да что мы обсуждаем? Ты же меня знаешь. Просто я люблю подшутить.

— Да, я тебя знаю. Я тебя давно оценил. Тебе нравится насмехаться, ставить людей в неловкое положение, и чем дольше они это терпят, тем больше ты входишь в раж. А когда они требуют объяснений, вертишься как уж на сковородке.

— Ха! На себя посмотри!

— Наплевать мне, что обо мне думаешь, только запомни мои слова.

Джек хлопнул дверцей и укатил.

Я обернулся к Бобу. Он приосанился и улыбался по-настоящему, а не прикидывался. Он глядел на меня так же, как тогда в Нью-Йорке, когда Марта боялась, что я опоздаю на работу, а я послал Хенли ко всем чертям.

— Здорово, — сказал он. — Один — ноль, пап. Спасибо!

— Ничего особенного. Давно надо было с этим разобраться.

— Я не об этом. Не только об этом. Я о том, как ты за меня заступился.

— Да понятно. Так-то вот, Боб. Возможно, я чересчур о тебе тревожусь, и это выглядит так, будто я верю, что ты можешь творить всякие гадости, когда стараюсь тебя защитить. Я ни секунды не думал, что вы с Джози чем-то там занимались.

— Да ну, ты что, — он тер носком ботинка о край тротуара, — черт бы ее побрал.

— У тебя ничего с ней нет?

— Фу-у. Да вообще ничего. Ну видимся в школе, конечно, ну иногда вместе с другими ребятами ходим к автомату с газировкой или еще что-нибудь. Но...

— Будь с ней поаккуратнее, — заметил я, — не то чтобы я тебе не доверял, просто навидался я девушек вроде Джози Эдлман. Они способны доставить кучу неприятностей.

— Ну да, пап, — Боб был слегка ошарашен, — я понимаю.

И поспешил в школу навстречу своим приятелям.

Я же отправился на станцию и успел на поезд в 8.05.

С Эдлманами мы соседствовали почти одиннадцать лет. Они занимали номер 2200 по Кэнион-Драйв, в конце улицы, на юго-восточном углу, выходившем на каньон, а мы жили в номере 2208, в четырех домах от них. Когда мы сюда приехали, других строений тут не было; и мы хорошо сдружились. Джози была меньше чем на год младше Боба, естественно, они вместе играли, и Фэй Эдлман частенько пересекала два свободных тогда участка и забегала к Марте, да и мы с Джеком виделись нередко.

Так продолжалось пару лет, а потом нас разделил дом-новостройка. Мы уже не могли общаться так тесно, как раньше, и знаете, откровенно говоря, я этому даже порадовался. А когда застроили остальные два участка, мы уже встречались с Джеком и Фэй практически только на улице. В этих людях проскальзывало что-то неприятное, вызывающее недоверие. Нельзя было им доверять. Вечно случалось, что они кого-то унижали, над кем-то насмехались, и мне думалось: если они смогли обойтись так с другими, то могут так же обойтись и с нами.