Сейчас и на земле - Томпсон Джим. Страница 27

– Ты что не здороваешься с мистером Муном?

– Привет, – говорит Джо.

– Привет, Джо. Как поживаешь? – говорит Мун.

Джо лишь улыбнулась в ответ, не сказав ни слова. Мун опустил руку в карман.

– Ты знаешь какие-нибудь танцы, Джо? Я готов выложить четвертак за хороший танец.

– Я не знаю танцев, – отвечает Джо.

– Что ты говоришь, Джо, – вмешивается Роберта. – Ты же умеешь...

– Я забыла, мама.

– Но ты же танцуешь целый день! Не может же быть такое, что ты...

– Я устала, мама.

– Джо!

Слава Богу, пришла Фрэнки. Она плюхнулась на диван рядом с Муном, шляпу в одну сторону, туфли в другую. Берет она у Муна стаканчик, зажимает нос пальцами и опрокидывает одним махом.

– Уф! – говорит. – Не представляю, как вы пьете виски с содовой.

– Хочешь чистого? – спрашивает Мун.

– Было бы неплохо.

Мун тянется за бутылкой, и мы выпиваем ещё по разу. У Фрэнки новая байка. О старом короле, у которого три красавицы дочери. Одну он готов отдать в жены рыцарю в награду за то-то и то-то. Вопрос: какую из дочерей выбрал рыцарь? Ответ: никакую. Он выбрал короля. Такая вот сказочка. Мун смеялся довольно сдержанно. У меня такое впечатление, что ему неприятно было слышать это от Фрэнки. Только хотел бы я знать, какое ему дело до того, что и как она говорит. Сейчас бы я не спросил, потому что и сам знаю, что, несмотря ни на что, Мун был влюблен в нее.

– У тебя сегодня свидание? – спрашивает он ее.

– Ага.

– А я-то думал, мы все вместе скатаем в Тиа-Хуану.

– Хм... да... – мычит Фрэнки и смотрит на меня.

– Я бы тоже не прочь прошвырнуться, – вступает Роберта. – А ты разве не хочешь, Джимми? Сколько мы уже здесь, а ни разу границу не пересекали. Может, это тебе даст материал для рассказа.

Я рассмеялся, хотя, наверно, и не очень искренне.

– Ты полагаешь, у меня будет время заодно и написать его?

– Давай развеемся, Дилли, – подначивает Мун.

– Мне так это точно не повредит, – гнет свое Роберта. – Я неделями не выхожу из дому. Может, я не такая умная, как кое-кто, но я тоже человек.

– Будет, дорогая, – откликаюсь я.

Из кухни появляется мама:

– Если хотите размяться, я посижу с ребятишками.

– Можно и не сходить разок на свидание, – раздумывает Фрэнки.

Ну...

– Ну, раз так, – говорю. – Я с удовольствием.

Долго за ужином мы не засиживались. Фрэнки и Роберте надо было навести марафет, а мы с Муном уже хорошо приложились, чтоб испытывать особый голод. Нет, не скажу, что мы наподдавались. В самый раз, чтоб настроение было. Роберта и Фрэнки были чуть навеселе, и я чувствовал себя не так плохо, как обычно. Когда мы покатили к границе, Роберта прижалась ко мне и положила мою руку себе на грудь.

– Ты на меня не злишься? Мне показалось, что надо бы поехать.

– Конечно, ты права.

– Мун уже столько раз у нас был, к тому же он твой босс, и я решила...

– Да все в порядке.

– У тебя деньги есть?

– Всего семь центов.

– У меня есть доллар, но давай не будем его тратить; только в крайнем случае. Нам столько всего нужно, Джимми.

– Послушай, – говорю, – чья это вообще-то идея? Как можно ехать на весь вечер без денег?

– У Муна куча денег. Пусть сам за все платит.

– Что ж остается делать.

Она стиснула мою руку и стала смотреть вперед, а я понимал, что в ее глазах я столь же неразумен и несдержан, как и она в моих. Я притянул ее голову к себе на колени и поцеловал ее. Губы ее тут же раскрылись, а руки стали теребить мои волосы. Она вся изогнулась, закинула ноги на сиденье, и ветер задрал платье до бедер, и они белели при лунном свете, как слоновая кость. На ней не было пояса (от них вид у женщин какой-то неуклюжий), только белые трусики с оборочкой, которые она покупает – или покупала – дюжинами, потому что знает, что мне не по себе, если трусики нечистые; и духами она не пользуется, потому что я запрещаю по той же причине. Я склонился над ней и размышлял, всматриваясь в нее, потому что мог себе это позволить, зная, что она глаза закроет, размышлял о том, как она всеми способами в этой одной – единственно доступной ее разумению – области пыталась приспособиться ко мне. Я думал о том, сколь неблагодарной должна эта задача казаться ей, и я пытался сделать над собой усилие и хотя бы сейчас смотреть только на результаты этого труда – смотреть, забыть и не желать ничего большего, понимая, прежде чем желание не овладело мною полностью, тщету этой попытки. Все было тщетно, потому что я провалился до самого дна и знал там все, знал все сладостные и обманчивые извивы этого падения. Все было тщетно из-за высокого, массивного не по летам сына фермера, который поступил в первый класс, когда ему стукнуло шестнадцать, и в двадцать один был принят в адвокатскую коллегию; из-за вечно рассеянного неопрятного толстяка, который выиграл сто двадцать девять дел из сто тридцати пяти; из-за этого человека, который забывал оплачивать счета за продукты, но брал взаймы, чтобы купить «Письма президентов» или «Американскую историю»; из-за сломленного и одинокого старика, который велел мне оставить его и идти учиться в школу.

На мексиканской таможне мы не остановились. Мун просто чуть притормозил, погудел и проехал мимо. Два охранника в форме с блестящими пуговицами посмотрели на нас с улыбкой, но, как мне показалось, с некоторой досадой. Еще через пару минут мы въезжали на главную улицу. Мун сказал, что среда не лучший день.

– Надо бы закатить сюда как-нибудь в субботу вечером.

Но Роберте все нравилось. Она выпрямилась и смотрела то в мое окошко, то в свое и возбужденно смеялась и задавала вопросы:

– О, смотри, милый! Фрэнки, смотри! Вон та женщина, видишь, – разве это не кинозвезда? Да не та. Ну вот, ушла... Это все питейные заведения, Муни? Да как они умудряются делать деньги? Ты думаешь, на этих тележках не отрава? Впрочем, их бы, наверное, запретили, если б они торговали отравой, правда, милый? О, Фрэнки, – с долгим вздохом, – ты только глянь на эти шляпы! Ты когда либо... нет, они же больше зонтиков!

– Хочешь такую? – спрашивает Мун, въезжая на тротуар.

– Да нет, – отвечает Фрэнки.

– А почем они? – спрашивает Роберта.

– Они сейчас так нам дадут, – говорит Мун. – Пошли. Оставьте свои шляпки в машине.

Тут же нас окружила стайка юных оборванцев.

– Дайте пенни, мистеры. Леди, дайте пенни. Пенни, пенни, пенни! – вопили они.

Роберта и Фрэнки стали машинально рыться в сумочках, но Мун торопливо потащил нас в одну из многочисленных антикварных и сувенирных лавок.

– Вы что, с ума сошли? Дадите им пенни, и до конца вечера нас будет сопровождать целая кавалькада.

Мун говорил по-испански, вернее, по-мексикански, как сами мексиканцы. Пока мы примеряли шляпы, он оживленно торговался с хозяином, настроенным весьма дружелюбно. Не знаю, сколько он за них заплатил, но думаю, доллар штука. Они были вовсе не с зонтик, а гораздо больше. Когда мы их напялили, вдвоем идти по тротуару было невозможно, так что пришлось снять и нести их в руках. Мы отправились в «самый длинный бар в мире». Там было всего несколько посетителей, все немексиканцы, не считая обслугу; однако маленький оркестр маримба наяривал так, будто в баре было битком народу.

Наши дамы пошли в туалет, а мы заказали виски с содовой. Когда мы закончили виски, они еще не вернулись, и мы взяли текилу с солью и лимоном. Текила прошла так славно, что мы взяли еще. К этому моменту мир предстал уже в розовом свете. Пьяный без шляпы, в замызганном пиджаке пошатываясь пробирался к площадке, где на маримбе играл толстенький коротышка; тот пытался как-то шугануть его, но пьяный требовал «Дом в горах», и чем больше его пытались игнорировать, тем больше он заводился. В конце концов он стал карабкаться на площадку. Маримбанист поднял свои палочки в воздух на несколько дюймов и, не изменившись в лице, доиграл партию до конца на лысом черепе пьяного. Череп явно уступал маримбе по звучности, но я так хохотал, что, наверное, слетел бы с табурета, если б Мун вовремя не подхватил меня. А пьяный опустился на колени, и два официанта подхватили его под белы руки. Он был не пьянее моего, я в этом уверен.