Галили - Баркер Клайв. Страница 105

Авария на время отвлекла Рэйчел от собственных мыслей, к которым она вернулась, лишь тронувшись дальше. Ей предстояло отыскать любовные письма Дэнни, чем она собиралась заняться на следующий день. Обстоятельства могли сложиться самым благоприятным образом — Гаррисон по воскресеньям обычно посещал мессу и вряд ли собирался нарушать эту традицию сейчас, когда он вновь обрел свободу, — ему было за что благодарить Всевышнего. Поскольку Гаррисон всегда был примерным католиком, Рэйчел могла без особого риска проникнуть в квартиру в Трамп-Тауэр и начать поиски. Если же удача ей не улыбнется, придется ждать до следующего воскресенья, чтобы не столкнуться с Гаррисоном или кем-нибудь из его людей, что было вполне возможно во все прочие дни недели. Рэйчел не строила иллюзий относительно предстоящего предприятия и вполне представляла трудности, подстерегавшие всякого, кто посягнет тайно пробраться в квартиру Гаррисона и покойной Марджи. Поблизости все время сновали журналисты, а в самой квартире могла по-прежнему дежурить прислуга, хотя, насколько Рэйчел знала, двое слуг скрылись в неизвестном направлении сразу после убийства Марджи, а третью служанку, наговорившую бульварной прессе ворох разных небылиц, скорее всего, уволили.

Так или иначе, попасть внутрь ей было необходимо, но прежде следовало придумать оправдание своего присутствия в квартире покойной подруги на случай, если ее застукают. Чем больше она размышляла на эту тему, тем больше ею овладевало странное веселье. Пытаясь помочь Дэнни, она бросала вызов семейству Гири, в котором долгое время являлась лицом подчиненным, так сказать, частью их великого замысла. Даже путешествие на Кауаи затеял член семьи Гири. Рэйчел еще больше воодушевилась желанием избавиться от навязанной ей пассивной роли, сожалея только о том, что не сделала этого раньше, поскольку не сумела воспротивиться соблазнам роскоши.

Теперь, когда Рэйчел стала понимать, как ей жить дальше, она заподозрила, что и сам Галили, принц ее сердца, был одним из таких соблазнов, хотя и самым упоительным из них. Не оказался ли он у нее на пути, чтобы отвлечь ее взор от того, что ей видеть не следовало? Вот бы поднять сейчас телефонную трубку и поделиться мыслями с Марджи — надо отдать ей должное, она всегда умела смотреть в корень и, отметая в сторону всю шелуху, видеть истинную суть вещей.

Интересно, что бы она сказала в ответ на эти мысли Рэйчел? Может, решила бы, что они не имеют прямого отношения к нынешнему положению дел. Сказала бы, что попытки представить себе общую картину — это присущее мужчинам глубочайшее заблуждение, питаемое их верой в безграничные возможности индивидуума, который якобы способен диктовать свою волю всем остальным, а также формировать события в соответствии со своими желаниями. Марджи никогда не тратила времени на подобную чушь. Единственное, что можно контролировать в жизни, считала она, это количество оливок в мартини и высоту каблуков. А мужчин, которые считают иначе — властителей и плутократов, — рано или поздно ждет жестокое разочарование. В чем она, разумеется, находила приятное для себя утешение.

Может, на Золотом Дне, думала Рэйчел, дела обстоят иначе. Может, даже Великий Замысел там является темой для простой беседы, а духи умерших с удовольствием придумывают всевозможные образчики человеческих желаний. Впрочем, Рэйчел сомневалась в этом. Она не могла представить Марджи за подобными занятиями. Если судьбы человечества и в самом деле были предметом споров бесплотных существ, то среди них вряд ли мог обитать дух Марджи; скорее всего, ему было уготовано пристанище среди сонма веселых сплетников, искоса поглядывающих на любителей строить различные теории.

Эта мысль вызвала у Рэйчел улыбку — впервые за этот долгий печальный день. В самом деле, Марджи заслужила свою свободу, и пусть свои страдания она создала собственными руками (или, по крайней мере, ничего не предпринимала, чтобы положить им конец), ей удалось их претерпеть, не запятнав своей чистой души, и остаться внутри себя той Марджи, какой она была до встречи с Гири. Глядя на Марджи, это казалось не таким уж сложным, но Рэйчел по собственному опыту знала, как это нелегко. Мир представлялся Рэйчел лабиринтом, в котором было так легко потеряться и стать чужим самому себе.

Но ей повезло: она снова обрела себя на острове. Нашла настоящую Рэйчел из плоти и крови, одержимую жаждой жизни. И больше никогда ее не потеряет. Каким бы темным ни был этот лабиринт, какими бы страшными ни были его обитатели, она больше не потеряет в себе эту женщину. Женщину, которую любил Галили.

Глава VII

В воскресное утро дождь лил еще сильнее, чем накануне, порой ливень был таким сильным, что с трудом можно было разглядеть соседнее здание. Если фотографы и сидели в засаде возле Трамп-Тауэр, то на время, пока Гаррисон был на мессе, они покинули свои наблюдательные посты или последовали за ним. Марджи дала Рэйчел ключ от своей квартиры, еще когда у них с Митчеллом возникли первые проблемы, разрешив пользоваться своим жилищем, как временным укрытием.

— Гаррисон редко тут появляется, — сказала она тогда. — В общем, не бойся, что застанешь его тут в нижнем белье. Кстати, то еще зрелище. Выглядит он как колбаска из теста с брюхом.

Рэйчел никогда не нравились ни этот дом, ни эта квартира. При всей роскоши это было угнетающее место даже в ясную погоду. А в такой пасмурный день, как сегодня, оно производило и вовсе гнетущее впечатление.

Квартира была обставлена старинной мебелью, а стены в коридорах увешаны огромными картинами, которые Гаррисон собирал в начале восьмидесятых, считая их выгодным капиталовложением, — эти картины окончательно лишали уюта это и без того не слишком приятное место.

Замерев в прихожей, Рэйчел прислушалась, чтобы удостовериться, что дома никого нет. Но единственный звук, который она слышала, доносился снаружи, это был шум барабанящего в окна дождя, вот где-то далеко завыла сирена, и все. Она была одна, и можно было приступать к делу.

Рэйчел отправилась вверх по ступенькам, с каждым шагом все больше погружаясь в сумерки. Наверху, на лестничной площадке, стояли фамильные часы; когда она их увидела, от неожиданности у нее чуть сердце не выскочило из груди — она приняла их за поджидавшего ее наверху Гаррисона.

Она постояла немного, чтобы сердце успокоилось. «Я боюсь его», — подумала Рэйчел. Впервые она поняла, что боится того, что он сделает с ней, если застанет там, где находиться у нее не было никакого права. Слушать Лоретту, которая называла его извращением, и видеть его, слабого и бледного, в церкви у гроба Марджи — это одно, и совсем другое — столкнуться с ним здесь, где он убил свою жену. Есть ли у нее хоть малейшая отговорка, объясняющая ее присутствие в этой квартире, которой он бы поверил? Вряд ли. В ее распоряжении был только один козырь — она была супругой его родного брата, но Рэйчел сомневалась, что этот факт обеспечит ей надежную защиту от злобы Гаррисона. Ей нечего было противопоставить связи, существовавшей между братьями. Тут, на лестнице, Рэйчел поняла, что он, наверное, убьет и ее, если ему представится случай.

Она вспомнила, что ей говорил Митчелл два дня назад, о том, что ее жизнь в опасности, когда его нет рядом, чтобы защитить ее. Это были не пустые угрозы. Митчелл хотел ее предупредить. Ее могла постичь та же участь, что и Марджи.

«Возьми себя в руки», — сказала себе Рэйчел, понимая, что не время и не место рассуждать о собственной беззащитности.

Пора было осуществить то, за чем она пришла, и убираться отсюда.

Словно бросая вызов бледному циферблату часов (Марджи как-то обмолвилась, что они стоят со времен Гражданской войны), Рэйчел бодро преодолела последние ступеньки, отделявшие ее от второго этажа. Здесь были личная гостиная Марджи, ее спальня и ванная, где она и умерла. Рэйчел дала себе слово держаться подальше от ванной, пока та не останется единственным местом, которое она не проверит, но, оказавшись рядом, поняла, что искушение заглянуть туда будет преследовать ее до тех пор, пока она этого не сделает. Включив на лестничной площадке свет, она подошла к двери спальни, которая была приоткрыта на несколько дюймов. Уходя, полицейские не задернули шторы, и комната была залита дневным светом. Царивший там беспорядок говорил о том, что кто-то усердно потрудился в поисках улик. Это была единственная комната, где висели картины, отражавшие эклектический вкус Марджи: приторный Шагал, небольшой французский деревенский пейзаж Писсарро, две работы Кандинского. Вопиющим контрастом к этим красочным картинам служили два элегических черно-белых образа Богоматери, висевших по обеим сторонам кровати, словно напоминая — memento mori. [5]