Каньон Холодных Сердец - Баркер Клайв. Страница 51

Из страха жизни и страха смерти. Из страха стоять и страха идти. Из страха памяти и, конечно же, страха забвения.

Но время от времени далее в этом безумном рае мелькали искра надежды, намек на то, что в конце концов все может измениться к лучшему. Подобные искры и намеки возникали, как правило, тогда, когда в каньоне появлялся посторонний, присутствие которого несколько нарушало равновесие сил в феодальном господстве La Puta Enojada.

За время своего заточения в каньоне Биллем был свидетелем целой дюжины благоприятных возможностей, ставивших под угрозу статус-кво его хозяйки, – однако всякий раз ей удавалось справиться с ситуацией и тем самым предотвратить разрушение своей деспотической власти. Особенно примечателен был случай, когда в их доме неожиданно появился сбежавший от своих попечителей ребенок, некий Джерри Брамс. Прячась от людей, которым было поручено за ним приглядывать, мальчик ненароком оказался в каньоне. Не обратив никакого внимания на царившую здесь таинственность, он вошел в дом и совершил то, что никому не дозволено было делать, а именно: открыл двери заветной комнаты и позволил призракам вкусить запах «Охоты». Кате тогда чудом удалось спастись. Не будь он невинным ребенком, ему пришлось бы горько поплатиться за свою ошибку. Но вместо того чтобы его убить, Катя даровала ему жизнь, превратив Джерри в своего верного подданного.

Этот жест доверия по прошествии лет сослужил ей верную службу. Со временем Брамс-мальчик превратился в Брамса-мужчину, однако его преданность Кате оставалась неколебимой. Не зная точно, что между ними произошло, Зеффер подозревал, что Катя доставила юному Брамсу неописуемое наслаждение, которым привязала к себе навечно. Скорее всего, она взяла его с собой посмотреть на «Охоту». Тот, кто однажды попал в Страну дьявола и вкусил ее древний аромат, неким необъяснимым образом становился ее заложником! «Охота» овладевала им навечно. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на тело Зеффера. С тех пор как Катя запретила ему заходить в дом, он стал оглашать свой истинный возраст и выглядеть в соответствии с ним. Волосы у него поседели, кости и суставы деформировались. Правда, в этом не было ничего удивительного. Ведь никто не живет вечно – ни кинозвезды, ни те, кто им прислуживает. И уж наверняка не вечны дома, какие бы сокровища они в себе ни хранили. Рано или поздно их фасады начинают трескаться и осыпаться, постепенно превращаясь в пыль. Все это лишь вопрос времени.

Данная мысль напомнила Виллему о недавно появившейся в их закрытом мирке женщине, присутствие которой внушало надежду нарушить непреложные правила, царившие здесь много лет. Она была сильная и ширококостная, с большой грудью и грустными глазами и, как на счастье, принадлежала к тем самым особам, которые могут причинить крупные неприятности при удачном стечении обстоятельств, от нее можно было ожидать самого непредвиденного развития событий. Если, конечно эта дама была еще жива. Ее похитили los niflos, испорченные дети каньона, отпрыски отвратительного спаривания призраков со зверьми. За все эти годы Зеффер неоднократно становился свидетелем подобных сношений – порочных свадеб между женщинами-призраками и койотами, мужчинами-призраками и оленями или собаками, а однажды даже между женщиной и птицей. Как правило, их совокупления оказывались плодотворными, то есть приносили потомство. Прежде Зеффер даже представить себе не мог, откуда на свет появляются «детки», пока не увидел это собственными глазами. Животные, производившие на свет таких детенышей, почти всегда умирали во время родов. Время от времени натыкаясь на их полуразложившиеся трупы, Биллем про себя отмечал, что нечестивое племя пополнилось еще одним гибридным ребенком. У женщин-духов, позволивших себе вступить в такой союз (некоторые из них, в свое время весьма знаменитые личности, опустились до спаривания с дикими зверьми, после того как испытали полное крушение своих надежд), роды, казалось, проходили без каких-либо травматических последствий, поскольку их тела, представлявшие собой нечто среднее между плотью и эфиром, обладали необыкновенной пластичностью и способностью восстанавливаться. Но из этого отнюдь не следовало, что их спаривание не было чревато последствиями. Как подсказывал Зефферу его личный опыт, «детки» по сравнению с прочими призраками были наиболее дики и потому подвержены внезапным приступам насилия. Зверь вселялся в них не только посредством совокупления. Они изначально носили печать неистовства, составлявшего вопиющий контраст тому, что осталось от их былой элегантности. Их лоснящаяся кожа словно была натянута на некую грубую основу, так что даже их красота не могла поправить дело. Прежде воплощавшие собой изящество и утонченность, эти женщины, которых некогда величали ласковыми домашними именами, теперь перемещались исключительно на четвереньках, чиркая по земле когтями и развивая при этом невероятную скорость; оскалив свои точеные зубы, они визжали и лаяли, как койоты, набросившиеся на свежую добычу.

У Зеффера были все основания думать, что его новая знакомая могла не пережить случившегося с ней похищения. Схватив ее и немного подразнив, los niflos – существа чрезвычайно глупые и не умеющие долго сосредотачиваться на одном занятии – скорее всего, перешли к откровенной жестокости. При виде крови они всегда впадали в такое бешенство, что могли наброситься на свою жертву и разорвать ее в клочья.

Именно этого и боялся Зеффер.

Но почему-то ему все-таки казалось, что толстушка жива. Очевидно, потому, что с тех пор, как она повстречалась Виллему в каньоне, до него ни разу не доносились душераздирающие предсмертные крики. С этой женщиной он связывал надежду изменить свое существование к лучшему – надежду, способную хоть на время заполнить его жизнь. Поскольку никаких женских воплей он не слышал, то почти уверовал в то, что в каньоне появился-таки человек, способный разделаться с Катей Люпи.

Глава 2

Разумеется, Тэмми была жива. Сама она узнала об этом только потому, что у нее засосало в животе от голода – единственное достоверное чувство, в реальности которого при данных обстоятельствах она не сомневалась. Все прочее больше походило на ночной кошмар со всеми присущими ему атрибутами, возможно такими же реальными, хотя Тэмми склонна была верить в обратное.

Призрачные похитители затащили ее в дальний конец каньона, лишенный всяких признаков обитания. Это были почти джунгли: густой и колючий кустарник под сенью высоких, раскидистых пальм. Взобраться на деревья было совершенно немыслимо, равно как и сбежать от тех, кто ее сюда завел (если бы даже ей удалось это сделать, нечисть наверняка отыскала бы ее по следу, не говоря уже о том, что окружавшие ее непроходимые заросли не оставляли никакой возможности к бегству). Поэтому Тэмми пришлось глядеть своим мучителям прямо в глаза.

Надо сказать, что хладнокровия ей было не занимать – этот дар она унаследовала от матери. Тогда, когда менее выдержанные люди едва не впадали в истерику, Эдит Хаксли (или мама Эди, как величали ее все мало-мальски знакомые люди) всегда сохраняла завидное самообладание. Чем больше кипятились остальные, тем спокойнее становилась она. Это качество сделало женщину идеальной медсестрой, которой она и проработала всю свою жизнь. Больной, умирающий или просто несчастный человек всегда мог найти в ней изумительного утешителя. «Все хорошо», – говорила она ласковым голосом (еще один дар, переданный по наследству Тэмми). Все ей верили – и происходило чудо. Тех, кто начинал ей верить, постепенно покидало беспокойство, и все как-то образовывалось наилучшим образом. Это было нечто вроде самореализации пророчества.

И вот сейчас, когда Тэмми оказалась в гуще зарослей и бросающего в дрожь кошмара, с его мерзкими голосами, лицами и запахами, она неустанно продолжала твердить мантру мамы Эди: «Все хорошо, все хорошо, все хорошо», – надеясь, что желаемое в конце концов станет явью.