Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 53

– Хорошо, – сказал наконец Шулем, открывая глаза. – Ты меня убедил.

Он расстегнул верхнюю пуговицу пижамной рубахи и снял через голову цепочку с висящим на ней камнем в форме «магендовида».

– Держи, – сказал Шулем. – Но помни, что это не мое и не твое. Это древнее наследие, и принадлежит оно всем и никому в отдельности.

– Запомню, – кивнул Маркус, принимая цепочку из чуть подрагивающих рук старого раввина. – Спасибо. Ты правильно сделал, Шулем. Бог тебя не забудет.

– Не знаю, – вздохнул Шулем. – Возможно. Ладно, – махнул он рукой. – Сделано! Но это не все.

Он неожиданно улыбнулся Маркусу и даже, кажется, как будто подмигнул.

– На этот раз, Маркус, – он впервые за весь разговор назвал Маркуса по имени, и это о многом говорило, – на этот раз тебе стоит знать больше, чтобы не совершить, не дай бог, ошибки.

– Ты дашь мне прочесть записки рава Мозеса? – искренне удивился Маркус.

– Дам, – кивнул Шулем.

– Когда?

– Сегодня утром, если мы, конечно, сможем удрать от твоего изверга Вайса.

– Сможем, – уверенно пообещал Маркус. – У тебя чистого телефона случайно нет?

– Случайно есть, – улыбнулся Шулем, показывая, что понял, какой именно телефон нужен сейчас Маркусу.

Он встал и пошел к своей кровати. Маркус посмотрел на его сутулую спину и, не медля больше, надел «эвен» на себя. Ощущение было такое, как если бы он встретил старого друга. Тепло, даже нежность… И, кажется, радость… «Эвен» узнал его и был ему рад, это Маркус понял так ясно, как будто древний камень сказал ему это словами.

«Выходит, я прав».

– Держи, – сказал вернувшийся между тем Шулем и протянул Маркусу крошечную черную трубку.

– Спасибо, – Маркус взял телефон и уже хотел набрать номер, но старик Шулем его остановил.

– Ты что-то чувствуешь? – спросил он и вопросительно посмотрел на Маркуса.

– Да, – честно ответил Маркус, который вполне мог понять чувства, обуревавшие сейчас Шулема. Старый раввин носил камень много лет, но все эти годы камень оставался мертвым, кроме того мгновения – единственного в своем роде и первого за много-много лет – когда «запела Гора», и «магендовид» сообщил Шулему, что следует ждать гостей.

– Да, – сказал Маркус. – Чувствую.

История вторая

ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА

Глава 7

ПОИСК

Несмотря на заверения ученых, что все, дескать, будет хорошо, Урванцев нервничал, что вполне естественно. В какой-то мере Кирилл понимал теперь – что называется, на собственной шкуре испытал, – что должен был чувствовать капитан Кулаков, когда в далеком пятьдесят пятом вознесся к границам Вселенной на допотопном, самом первом «Октябре». Ну что ж все верно. Кулаков не мог ведь заранее знать, чем там дело кончится и приведется ли ему носить на груди свою собственную Звезду Героя, но задание партии выполнил, а разведчики в этом смысле ничем не хуже летчиков. И во всех прочих смыслах, между прочим, тоже. Вероятно, разведчики даже лучше летчиков подготовлены к преодолению стресса. Специфика службы, так сказать. Однако ничего экстремального с Урванцевым не случилось. Не было ни перегрузок, ни боли. Вообще ничего не было. Был только шаг вперед, и все.

Как и предполагалось, он вышел там же, где и вошел, – в восьми километрах к западу от Виченцы. И со временем, как тут же выяснилось, паучники почти угадали. Обещали ночь – между полуночью и двумя – а получился вечер, но тоже неплохо. Уже смеркалось, и его появление никто, похоже, не заметил. Впрочем, «похоже», «может быть» и прочие «возможно» – это не наш метод. Поэтому Урванцев тут же двинулся в путь. Не побежал, естественно, хотя и хотелось, ведь ничто человеческое ему было не чуждо, а пошел. Бегущий человек бросается в глаза, идущий – просто идет.

Часа полтора, держась в тени рощ и садов, стараясь не выходить на открытые пространства и, естественно, избегая встреч с людьми, Урванцев огибал город по плавной дуге с запада на юг и, в конце концов, уже действительно ночью, вышел к автостраде, имевшей все признаки нормального междугороднего шоссе. К этому времени он успел уже многое увидеть и, что важнее всего, рассмотрел в свете придорожных фонарей нескольких аборигенов, пересекшихся с ним в пути. Получалось, что переодеваться ему пока не надо. Во всяком случае, спешить с этим было некуда. Серые брюки Урванцева, его светло-коричневые туфли и голубая рубашка в глаза бросаться не должны, и, следовательно, с переходом на аутентичную «форму одежды» можно было повременить. Актуальным сейчас было не наследить и убраться из окрестностей Виченцы как можно быстрее и как можно дальше.

Вообще-то могло быть и хуже. Во всяком случае, Урванцев, исходя из личного опыта и принципа «готовься к худшему» предполагал, что его ожидает более увлекательное приключение. Однако, по первым впечатлениям, мир этот оказался вполне себе вегетарианским – ни тебе патрулей с собаками, ни барражирующих в небе геликоптеров с оптикой и электроникой, выщупывающей во тьме беглеца, ни блокпостов. Он, естественно, иллюзий не питал и понимал, что, скорее всего, переход его уже замечен и, если не сию секунду именно, то уж в ближайшие часы точно, начнется гон. Тем не менее пока все шло штатно, и это внушало некоторый, пусть и очень осторожный, оптимизм. Все-таки бывали у Урванцева в жизни ситуации и позабористей. Такие, когда действительно было не до смеха. И не до жиру тоже. Из Буэнос-Айреса, например, лет уже пятнадцать тому назад, он едва ноги унес. В буквальном смысле. Так бежал, что незаметно оказался в Лиме, и сам потом толком вспомнить не мог, как это у него вышло. А уж настрелялся тогда, что называется, на всю оставшуюся жизнь. Так много стрелять Урванцеву не приходилось со второй пуштунской компании, но тогда, в Табакакаре и у Кветты, [86] он был молодым строевым командиром и любил это дело, чего уж там! Особенно из пулемета… Но на этот раз стрельбы не будет. Таков приказ, а приказы, как говорится, не обсуждают.

За час наблюдения из придорожных кустов за большой бензоколонкой, на которую Урванцев наткнулся всего в паре километров от того места, где вышел на автостраду, он узнал еще больше нового и поучительного как об этом мире в целом, так и о людях, его населяющих. Но главное, он присмотрел себе подходящую фуру и спустя еще минут десять уехал на ее крыше в никуда, которое на рассвете обернулось просыпающимся к трудовым будням Миланом. Вот это было удачно, потому что Милан и здесь оказался большим промышленным городом. К тому же он был битком набит – вероятно, в связи с летними вакациями – праздношатающимися толпами туристов со всех концов земного шара. Во всяком случае, Кирилл видел несомненных негров, японцев и корейцев, слышал английскую, немецкую и арабскую речь. В общем, Вавилон или Интернационал, кому что нравится, но одно было ясно, продержаться в таком городе сутки, пусть даже без денег и документов, задача не то чтобы уж совсем простая, но для человека с квалификацией Урванцева и не слишком сложная.

Немного побродив по городу, то неторопливо фланируя в медлительной толпе, то поспешая с умеренной прытью, как бы по делу, там, где идти медленно означало привлечь к себе внимание, он окончательно успокоился по поводу того, не выбивается ли из привычного для окружающих людей фона. Выделяться ему было нельзя, но здесь вроде бы все – тьфу-тьфу-тьфу – обстояло нормально. Костюм его – спасибо экспертам – от принятого здесь стиля действительно практически не отличался, удобно расположившись, не выпирая, в широком диапазоне национальных, возрастных и социальных подстилей, представленных на улицах, что называется, в ассортименте. Итальянский, на котором говорил Кирилл, тоже оказался вполне приемлем, учитывая тот факт, что, судя по акценту, Урванцев был то ли русским, то ли немцем – в зависимости от того, кем он сейчас хотел быть, а рыжеватые блондины с серо-зелеными глазами были не редкостью практически по всей Европе, не исключая, естественно, и Северную Италию. Впрочем, его прогулка имела и другие цели. Таскаясь туда-сюда по городу, Кирилл был предельно внимателен ко всему, что попадало в поле зрения, а видел он, несмотря на праздный, «рассеянный» взгляд из-под полуопущенных век, много больше, чем мог бы увидеть обычный человек. Ни одна мелочь не ускользала от него, ни одна деталь не могла остаться вне сферы его профессионального интереса. Кирилл изучал этот новый для себя мир. Учил, так сказать, уроки. Учился.