Крепкий орешек - Торп Родерик. Страница 33

Обхватив руками винтовку, он вцепился пальцами в парусину шланга и перевалился через ограждение крыши.

Он пронзительно закричал и зажмурился, чтобы ничего не видеть. Он раскачивался и крутился, его швыряло то вверх, то вниз. Когда он открыл глаза, раздался еще один взрыв, более мощный, чем первый. Казалось, что все, что находилось в нескольких футах над ним, было охвачено пламенем.

Крутясь, он то удалялся от здания, то снова приближался к нему. Он видел, как под ним вращалась улица. Оконное стекло почти рассыпалось. Левой рукой он ухватился за оконную раму, порезав осколками ладонь, но сила инерции оторвала его и понесла в сторону. Если он не остановится, то так и будет раскачиваться взад-вперед до бесконечности, пока не опустится на уровень тридцать девятого этажа на расстоянии пяти футов от здания.

Он отпустил шланг и автоматическую винтовку и потянулся к окну сначала правой, а затем левой рукой. Ухватившись за раму, он повис лицом к улице. Винтовка, раскачиваясь, легла на подоконник прямо у него под ногами. Чтобы отсоединить шланг, он должен держаться за раму одной рукой, одновременно другой отстегивая свой ремень. Даже если все пройдет гладко, оставалась опасность упасть вниз, если он неудачно приземлится на винтовку и поскользнется на ней, как на банановой кожуре.

Шланг неумолимо тянул его в сторону улицы, и он не знал, хватит ли у него в руках сил удержать его, пока он будет отстегивать ремень. Он чувствовал, как шланг тащит его навстречу смерти. Он плакал, он стонал, крепко зажмурившись, более не в силах контролировать себя. Дрожащей левой рукой он нащупал ремень, пытаясь расстегнуть его. Он почувствовал, как тот поддался и ослаб, но на все это уходило слишком много времени.

Борясь с пряжкой, он обломал все ногти. Когда у парашютистов не раскрывается парашют, они так впиваются в свою одежду, что прорывают ее насквозь.

Шланг отсоединился. Лиленд оттолкнулся от него в надежде запрыгнуть в комнату как можно дальше. Он снова заорал, переполненный страхом и яростью. Он окончательно перетрудил себе руки и, не в силах более держаться, разжал их.

Он упал спиной на винтовку, ударившись руками об оконную раму, при этом ноги и бедра его вывалились из окна. Все это вышибло из него последний дух, страх заменил ему сознание. Он вопил что было мочи. При падении его рука попала на винтовку, и он почти выбил ее из-под себя. Он перекатился на живот и, рыдая, вполз в комнату.

На полу кто-то лежал! На спине.

Лиленд, окаменев, смотрел в мертвые глаза Риверса. Он сорвал себе глотку, сердце почти остановилось. Он чувствовал это. Затем он опять услышал его глухие, тяжелые удары. Он отступил, скуля, хватая ртом воздух, схватил автомат и стал стрелять в Риверса, всадив в него целую обойму.

Он посмотрел вниз на улицу, где штурмовое спецподразделение спасалось бегством от падавших на них горящих обломков, и оскалился. Он был жив, спасся — в который раз! Он не был полицейским, и неважно, что он думал. Он был жертвой. Жертвой! Малыш Тони и его банда поставили себе цель прикончить его; его сердце почти остановилось, но он все равно остался жив. У него был еще браунинг и последняя запасная обойма к автоматической винтовке.

Он осмотрелся: банда не рассталась с надеждой проникнуть в сейф. Вся мебель в холле была сдвинута, чтобы поглотить взрыв. У него кружилась голова, его мутило, в спине занозой застряла боль. Хромая и спотыкаясь, Лиленд опять побрел в проклятое здание.

7.04, тихоокеанское поясное время

Он стал спускаться вниз. Каждый шаг напоминал удар кинжалом в спину. Его левая нога ничего не чувствовала, и, может быть, он потеряет ее, но в данный момент это его мало беспокоило. О ноге он будет волноваться потом.

Он получил некоторое преимущество, и надо было не только воспользоваться им, но и попытаться развить его. У банды не было оснований считать Лиленда живым, если Только Малыш Тони не сумеет в этой неразберихе углядеть следы его присутствия на сороковом этаже в виде разбитого окна и среди изуродованных трупов.

Он не собирался выводить из заблуждения и полицию — пусть его считают погибшим. Может быть, и стоило дать банде возможность увидеть трупы и сыграть на этом. Пусть они уверятся, что имеют дело с рехнувшимся субъектом. Лиленд понимал, что он сделал и почему. Но теперь не время было что-либо объяснять и жаловаться. ЭТОТ ЧЕЛОВЕК — МОШЕННИК. Сейчас это помогало ему выжить.

Неужели он для этого готовился и учился всю жизнь? Взгляд полицейского на мир был непонятен окружающим. Человечеству так было угодно, его это устраивало. Никто не хотел знать, как в действительности выглядит жизнь и смерть, когда они ходят рука об руку. Каждый день для нужд этой страны забивалось семьдесят пять тысяч голов скота, четверть миллионов свиней, миллион цыплят, но на сотню человек не нашлось бы и одного, знающего в лицо тех, кто этим занимается. Люди считали, что лиленды, живущие среди них, должны разделываться с малышами тони так же просто и естественно, как мясники превращали живых тварей в отбивные котлеты. Однако не следовало слишком переоценивать и придавать большое значение стремлению людей выглядеть вполне цивилизованными. Если у вас рука в крови и в ваших глазах застыла смерть, вас должно наказать. Он уже понял это. Он был по-прежнему один, один и останется до тех пор, пока не выберется из этого здания. Лиленду хотелось жить. Как и любой другой человек, он имел право на жизнь, а все остальное не имело значения.

Гудение лифтов он услышал раньше, чем стала затихать стрельба. Их оставалось всего пятеро, и если ему суждено было умереть, то его смерть должна была стать платой за смерть всех пятерых. Это был единственный способ спасти заложников, в том числе — дочь и внуков. Эллис хотел заставить Лиленда поверить в то, что он благодетель. Дуэйн Робинсон был не в состоянии понять всю серьезность и опасность ситуации. Системы наведения, которые использовали террористы для запуска ракет, сбивших два вертолета, не испугали бы своей сложностью того парня, который сделал для своего отца на Рождество широкоэкранный телевизор. Неужели не нашлось ни одного человека, сумевшего честно признать, что строительство высотных зданий под конторы осуществлялось в нарушение всех законов даже после того, когда стало ясно, что страдает пожарная безопасность.

Спускаясь все ниже, Лиленд пытался припомнить, где сможет разжиться новым снаряжением взамен брошенного на крыше. Если банда считала его мертвым, у него был шанс убить их всех. Больше всего на свете ему хотелось именно этого: убить их — всех — до одного.

На тридцать шестом этаже в северо-восточном углу, где он соорудил импровизированную крепость, которой так и не успел воспользоваться, и где подстрелил номера пятого, когда тот поднял голову, чтобы посмотреть на пластиковую взрывчатку, Лиленд нашел рацию. С ламп пожарной сигнализации на лестничной клетке он снял два пакета взрывчатки. Солнце поднялось над небоскребами в центре города, отражаясь в них ослепительно ярким светом, и офис, точнее то, что от него осталось, наполнился теплым розовым светом. Лиленд добрался до западной стороны здания в поисках того, что можно позаимствовать у номера четвертого, девушки, которую он застал врасплох своим неожиданным появлением с лестницы. Ее вещмешок присох к луже крови, в которой она лежала. От нее ему достался автомат Калашникова и вторая рация.

У нее было немного шоколада, но ему было противно даже думать об этом. Он был голоден, и, стоя над ее изуродованным телом, он мечтал о настоящем завтраке, пусть самом простом — яичнице с ветчиной или колбасой.

Опять послышалось гудение лифтов. Вертолетов в небе прибавилось, но все они были высоко и далеко. Лиленд отошел от окна. Если полиция считала его мертвым, она могла дать указание снайперам стрелять по любой движущейся цели выше тридцать второго этажа. Он поставил переключатель рации на восемнадцатую частоту: там читали молитвы. На двадцать шестой кто-то орал во все горло. Девятая оглушила его пронзительным монотонным гудением. На тридцатой тоже читали молитвы.