Книга крови 5 - Баркер Клайв. Страница 2

– Только не передумай, – сказал он. И ничего больше.

О столкновении за завтраком не упоминали до того момента, когда не погасили свет. Начал именно Билли.

– Тебе не следовало этого делать, – сказал он. – Лауэлл – мерзкий ублюдок. Я все слышал.

– Хочешь, чтобы тебя изнасиловали? Да?

– Нет, – быстро ответил он. – Боже, нет. Я должен быть цел.

– После того как Лауэлл наложит на тебя лапу, ты уже ни на что не сгодишься.

Билли соскользнул со своей койки и теперь стоял на середине камеры, едва различимый во тьме.

– Думаю, и ты в свою очередь тоже кое-чего хочешь, – сказал он.

Клив повернулся на подушке и взглянул на расплывчатый силуэт, находящийся в ярде от него.

– Так чего, по-твоему, мне хотелось бы, Билли-бой? – спросил он.

– Чего хочет Лауэлл.

– Так ты думаешь, весь шум из-за этого? Я защищаю свои права?

– Ага.

– Как ты сказал – нет, благодарю вас.

Клив опять повернулся лицом к стене.

– Я имел в виду…

– Меня не волнует, что ты имел в виду. Просто я не хочу об этом слышать, хорошо? Держись подальше от Лауэлла, и хватит мне компостировать мозги.

– Эй, – пробормотал Билли, – не надо так, прошу тебя. Пожалуйста.Ты единственный друг, который у меня есть.

– Ничей я не друг, – сказал Клив стене. – Просто я не люблю никаких неудобств. Понятно?

– Никаких неудобств, – повторил мальчик уныло.

– Правильно. А теперь… Перейдем к положенному по распорядку сну.

Тейт больше ничего не сказал, он вернулся на свою нижнюю койку и лег. Пружины под ним скрипнули. Клив молчал, обдумывая сказанное. Он не имел никакого желания прибирать мальчика к рукам, но возможно, он высказал свое мнение слишком резко. Ну, дело сделано.

Он слышал, как внизу Билли почти беззвучно что-то шепчет. Он напрягся, пытаясь подслушать, что говорит мальчик. Напряжение длилось несколько секунд, прежде чем Клив понял, что Билли-бой бормочет молитву.

Той ночью Клив видел сны. О чем – утром он вспомнить не мог, хотя пытался собрать сон по крупицам. Едва ли не каждые десять минут тем утром что-нибудь случалось: соль, опрокинутая на обеденный стол, крики со стороны спортивной площадки – вот-вот что-то натолкнет на отгадку, сон вспомнится. Озарение не приходило. Это делало его непривычно раздражительным и вспыльчивым. Когда Весли, мелкий фальшивомонетчик, известный ему еще по предыдущим каникулам здесь, подошел в библиотеке и затеял разговор, будто они были закадычными приятелями, Клив приказал коротышке заткнуться. Но Весли настаивал.

– У тебя неприятности! У тебя неприятности!

– Да? Что такое?

– Этот твой мальчик. Билли.

– Что с ним?

– Он задает вопросы. Он очень напористый. Людям это не нравится. Они говорят, тебе следует его приструнить.

– Я ему не сторож.

Весли состроил рожу.

– Говорю тебе как друг.

– Отстань.

– Не будь дураком, Кливленд. Ты наживаешь врагов.

– Да? – спросил Клив. – Назови хоть одного.

– Лауэлл, – сказал Весли мгновенно. – Второй Нейлер. Всех сортов. Они не любят таких, как Тейт.

– А какой он? – огрызнулся Клив.

Весли в виде протеста слабо хмыкнул.

– Я только попытался тебе рассказать, – произнес он. – Мальчишка хитрый, как долбаная крыса. Будут неприятности.

– Отстань ты со своими пророчествами.

Закон среднего требует, чтобы и худшие из пророков время от времени бывали правы: казалось, настало время Весли. Днем позже, вернувшись из Мастерской, где он развивал свой интеллект, приделывая колеса к пластиковым тележкам, Клив обнаружил поджидающего его на лестничной площадке Мейфлауэра.

– Я просил тебя присмотреть за Вильямом Тейтом, Смит, – сказал офицер. – А ты на это наклал?

– Что случилось?

– Нет, думаю, все-таки не наклал.

– Я спросил, что случилось, сэр?

– Ничего особенного. На этот раз. Его просто отлупили. Кажется, Лауэлл сохнет по нему. Правильно? – Мейфлауэр уставился на Клива, но не получив ответа, продолжил: – Я ошибся в тебе, Смит. Я думал, обращение к крепкому парню чего-то да стоит. Я ошибся.

Билли лежал на своей койке с закрытыми глазами. Когда вошел Клив, он глаза так и не открыл. Лицо его было разбито.

– Ты в порядке?

– Да, – тихо ответил мальчик.

– Кости не переломаны?

– Я выживу.

– Ты должен понять…

– Послушай, – Билли открыл глаза. Зрачки его почему-то потемнели, или причиной тут было освещение. – Я жив, понятно? Я не идиот, тебе это известно. Я знал, во что влезаю, когда попал сюда. – Он говорил так, будто и в самом деле мог выбирать. – Я могу убить Лауэлла, – продолжил он, – а потому не мучайся зря. – Он на какое-то время замолчал, а потом произнес: – Ты был прав.

– Насчет чего?

– Насчет того, чтобы не иметь друзей. Я сам по себе, ты сам по себе. Верно? Просто я медленно схватываю, но в это я врубился. – Он улыбнулся самому себе.

– Ты задавал вопросы, – сказал Клив.

– Разве? – тут же ответил Билли, – Кто тебе сообщил?

– Если у тебя есть вопросы, спрашивай меня. Люди не любят тех, кто сует нос не в свои дела. Они становятся подозрительными. А затем отворачиваются, когда Лауэлл и ему подобные начинают угрожать.

При упоминании о Лауэлле лицо Билли болезненно нахмурилось. Он тронул разбитую щеку.

– Он покойник, – прошептал мальчик чуть слышно.

– Это как дело повернется, – заметил Клив.

Взгляд, подобный тому, что бросил на него Тейт, мог бы разрезать сталь.

– Именно так, – сказал Билли без тени сомнения в голосе. – Лауэллу не жить.

Клив не стал возражать, мальчик нуждался в такой браваде, сколь смехотворна она ни была.

– Что ты хочешь узнать, что суешь повсюду свой нос?

– Ничего особенного, – ответил Билли.

Он больше не смотрел на Клива, а уставился на койку, что была сверху. И спокойно сказал:

– Я только хотел узнать, где здесь были могилы, вот и все.

– Могилы?

– Где они хоронили повешенных. Кто-то говорил, что там, где похоронен Криппен, – куст с розами. Ты когда-нибудь слышал об этом?

Клив покачал головой. Только теперь он вспомнил, что мальчик спрашивал о сарае с виселицей, а вот теперь – про могилы. Билли взглянул на него. Синяк с каждой минутой делался темнее и темнее.

– Ты знаешь, где они, Клив? – спросил он. И снова то же притворное безразличие.

– Я узнаю, если ты будешь так любезен и скажешь, зачем тебе это нужно.

Билли выглянул из-под прикрытия койки. Полуденное солнце очерчивало короткую дугу на отштукатуренных кирпичах стены. Оно было сегодня неярким. Мальчик спустил ноги с койки и сел на краю матраса, глядя на свет так же, как в первый день.

– Мой дедушка – отец моей матери – был здесь повешен, – произнес он дрогнувшим голосом. – В 1937-м. Эдгар Тейт. Эдгар Сент-Клер Тейт.

– Ты, кажется, сказал, отец твоей матери?

– Я взял его имя. Я не хочу носить имя отца. Я никогда ему не принадлежал.

– Никто никому не принадлежит, – ответил Клив. – Ты принадлежишь сам себе.

– Но это неверно, – сказал Билли, слегка пожав плечами, и все еще глядя на свет на стене. Уверенность его была непоколебимой, вежливость, с которой он говорил, не делала его утверждение менее веским. – Я принадлежусвоему деду. И всегда принадлежал.

– Ты еще не родился, когда…

– Это не важно. Пришел-ушел, это ерунда.

Пришел-ушел, удивился Клив. Понимал ли под этими словами Тейт жизнь и смерть? У него не было возможности спросить. Билли опять говорил тем же приглушенным, но настойчивым голосом.

– Конечно, он был виновен. Не так, как о том думают, но виновен.Он знал, кто он и на что способен, это вина, так ведь? Он убил четверых. Или, по крайней мере, за это его повесили.

– Ты думаешь, он убил больше?

Билли еще раз слабо пожал плечами: разве в количестве дело.

– Но никто не пришел посмотреть, куда его положили покоиться. Это неправильно, так ведь? Им было все равно, мне кажется. Вся семья, возможно, радовалась, что он умер. Думали, что он чокнутый, с самого начала. Но он не был таким. Я знаю, не был.У меня его руки и его глаза. Так мама сказала. Она мне все о нем рассказала, видишь ли, прямо перед смертью. Рассказала мне вещи, которые никому и никогда не говорила. И рассказала мне только потому, что мои глаза… – он запнулся и приложил руку к губам, будто колеблющийся свет на стене уже загипнотизировал его, чтобы он не сказал слишком многое.