Книга крови 6 - Баркер Клайв. Страница 18

Правды? Здесь вообще какая-то головоломка, и не лучшей ли тактикой была бы искренность? Сергей Захарович Мироненко одиннадцать лет возглавлял отдел «С» в Управлении КГБ, и имел доступ к самой засекреченной информации о распределении тайной агентуры Советов на Западе. В течение последних недель, однако, он разочаровался в своих нынешних начальниках, и был готов преступить долг, что стало известно британским секретным службам. Взамен немалых усилий, которые будут предприняты в его интересах, он обязался действовать в качестве агента против КГБ в течении трех месяцев, после чего он будет принят в объятия демократии и спрятан там, куда не смогут добраться его мстительные владыки. Балларду нужно будет встретиться с этим русским один на один, чтобы попытаться установить, насколько искренним является его отход от идеологии. Ответ следует искать не в словах Мироненко, Баллард знал это наверняка, а в едва заметных оттенках его поведения, которые мог бы уловить лишь инстинкт.

В свое время эта головоломка показалась бы Балларду увлекательной, когда каждая его мысль разматывает новый виток с запутанного клубка загадки. Но такие заключения принадлежали человеку, убежденному, что его действия оказывают решающее влияние на ход мировых событий. Теперь он был мудрее. Агенты и Запада, и Востока корпели над своей секретной рутиной из года в год. Составляли заговоры, кривили душой, время от времени (хотя и редко) проливали чью-нибудь кровь. Они знали и паническое бегство, и обмен пленными, и маленькие тактические победы. Но в результате все оставалось примерно в том же положении, как и всегда.

Взять, к примеру, хоть этот город. Впервые Баллард попал в Берлин в 1969 году. Ему было двадцать девять, годы тренировок сделали его тело здоровым и не чуждым удовольствий. Но здесь ему не было комфортно. Он не воспринимал очарования этого продуваемого всеми ветрами города. Город забрал себе Оделла, его коллегу в первые два года, как бы в доказательство своей пагубности, и однажды Баллард почувствовал себя потерянным для жизни. Но теперь этот поделенный пополам город стал ему ближе, чем Лондон. Неуютный город неоправдавшегося идеализма, и – может быть, что наиболее пронзительно – город ужасной изоляции был созвучен его настроению. Он и Город, живущие в пустыне умерших амбиций.

Он нашел Мироненко в картинной галерее, и – он был прав! – фотографии действительно врали. Русский выглядел старше своих сорока шести, и более болезненным, чем на тех украденных снимках. Ни один из них не подал виду, что они знакомы. Они бродили между картин битых полчаса, причем Мироненко проявлял большой и, по всей видимости, подлинный интерес к произведениям. Только убедившись в том, что за ними нет слежки, Мироненко покинул здание и повел Балларда в укромное предместье Далем в их общую резиденцию. Там они устроились в маленькой нетопленной кухне, и начали разговор.

Мироненко не очень уверенно владел английским, хотя Балларду показалось, что в его трудностях больше тактики, чем незнания грамматики. Вполне вероятно, что и в разговоре на русском за таким фасадом мог прятаться более серьезный противник, чем это казалось на первый взгляд. Но, несмотря на трудности с языком, признание Мироненко было недвусмысленным.

– Я больше не коммунист, – заявил он без обиняков.

– Вот здесь, – он ткнул себя в грудь, – я не член партии уже много лет.

Он достал из кармана носовой платок и стянул с руки перчатку; в платке был завернут пузырек с таблетками.

– Извините, – сказал он, вытряхивая таблетки. – У меня сильные боли. В голове, в руках.

Баллард подождал, пока тот проглотит свои пилюли, затем спросил:

– Что заставило вас усомниться?

Русский спрятал платок с пузырьком, его широкое лицо ничего не выражало.

– Как человек теряет свою… свою веру? – сказал он. – Это то, что я видел слишком много раз или слишком мало?

Он посмотрел в лицо Балларду, пытаясь определить, дошел ли до него смысл его сбивчивой фразы. Не найдя тому подтверждений, он попробовал еще раз.

– Я думаю, что человек, не чувствующий себя потерянным, – потерян.

Мироненко изложил парадокс весьма элегантно. Подозрения Балларда относительно его настоящего владения английским подтвердились.

– Сейчас вы чувствуете себя потерянным? – спросил Баллард.

Мироненко не ответил. Он стащил вторую перчатку и начал разглядывать свои руки. По-видимому, таблетки не облегчили его страданий. Он сжимал и разжимал кулаки, как больной артритом, проверяющий свое состояние. Наконец, он поднял голову и сказал:

– Меня учили, что у Партии есть ответы на все вопросы. Это избавляло меня от страха.

– А теперь?

– Теперь? – переспросил он. – Теперь меня посещают странные мысли. Они приходят из ниоткуда…

– Продолжайте, – сказал Баллард.

Мироненко слабо улыбнулся.

– Вы должны знать меня всего насквозь, ведь так? Даже мои мысли?

– Конечно.

Мироненко кивнул.

– С нами будет то же самое, – сказал он затем и, сделав паузу, продолжил. – Иногда мне кажется, что я должен раскрыться. Вы меня понимаете? Я должен разломаться, внутри меня все клокочет. И это пугает меня, Баллард. Мне кажется, они должны видеть, насколько я их ненавижу.

Он посмотрел на собеседника.

– Вам нужно торопиться, иначе они меня расколют. Я стараюсь не думать, что они сделают.

Он опять умолк. Всякий след улыбки, какой бы невеселой она ни была, исчез.

– Управление имеет такие отделы, о которых даже я ничего не знаю. Специальные клиники, куда не может проникнуть никто. Они умеют раскрошить человеческую душу на куски.

Баллард как закоренелый прагматик спросил, не слишком ли тот преувеличивает. Он сомневался, что попавшего в лапы КГБ будет занимать вопрос о душе. Скорее, о теле с его нервными окончаниями.

Они говорили час или больше, то о политике, то вспоминали свое прошлое, то болтая, то исповедуясь. К концу встречи у Балларда не оставалось сомнений в неприязни Мироненко к своим хозяевам. Он был, по его собственным словам, человеком без веры.

На следующий день Баллард встретился с Криппсом в ресторане отеля «Швицерхофф» и сделал устный отчет по делу Мироненко.

– Он готов и ждет. Но он настаивает, чтобы мы поторопились со своим решением.

– Не сомневаюсь в этом, – сказал Криппс. Сегодня его стеклянный глаз плохо работал, наверное, это холодный воздух сделал его малоподвижным, думал Криппс. Иногда он двигался медленнее, чем настоящий глаз, а иногда Криппсу приходилось даже слегка подталкивать его пальцем, чтобы привести в движение.

– Никакое решение нельзя принимать сломя голову, – сказал Криппс.

– А в чем проблема? У меня нет никаких сомнений относительно его намерений или его отчаяния.

– Ладно, – сказал Криппс. – Давай что-нибудь на десерт.

– Вы сомневаетесь в моем выводе? Я правильно понял?

– Давай что-нибудь сладкое, чтобы я не думал о нем как о полном негодяе.

– Вы думаете, я в нем ошибся? – завелся Баллард.

Ответа не последовало, Баллард перегнулся через стол: – Так нужно вас понимать?

– Я просто призываю к осторожности, – сказал Криппс. – Если мы все же решимся взять его к себе, русские очень обидятся. Мы должны быть уверены, что дело стоит той бури, которую оно навлечет. Слишком все неустойчиво.

– А когда оно устойчиво? – возразил Баллард. – Назовите мне время, когда перед нами не маячил бы какой-нибудь кризис. – Он откинулся в кресле и попытался по лицу угадать мысли Криппса. Его стеклянный глаз казался более блестящим, чем настоящий. – Я уже сыт по горло этими играми, – пробурчал Баллард.

Стеклянный глаз повернулся:

– Из-за русского?

– Может быть.

– Поверь мне, – сказал Криппс, – у меня есть веские основания быть осторожным с этим человеком.

– Назовите одну.

– Ничто не подтверждено.

– А что у вас есть на него? – наседал Баллард.

– Кое-какие слухи, – ответил Криппс.

– Почему меня не поставили в известность об этом?