Книга крови 6 - Баркер Клайв. Страница 8

Теперь уже было поздно что-либо менять. Рабочие вскрыли дверь, за которой их поджидала Смерть, жаждущая вырваться на свободу. Смерть сделала ее своим агентом, и – в своей мудрости – наделила ее неуязвимостью; дала ей силу и ввела неизъяснимый экстаз; избавила ее от страха. Она же, в свою очередь, распространяла волю Смерти, сама того не замечая до сегодняшнего дня. Все те десятки, а может быть, сотни людей, которых она заразила за последние несколько дней, вернутся к своим семьям и друзьям, к местам работы и отдыха, и понесут волю Смерти дальше. Они передадут ее своим детям, укладывая их в кроватку, и своим любимым в моменты близости. Священники получат ее от своих прихожан на исповеди, хозяева магазинов – с пятифунтовой банкнотой.

Думая обо всем этом – как мор вспыхивает всепожирающим огнем, – она снова услышала звонок в дверь. Они вернулись за ней. И, как и в прошлый раз, начали звонить в другие квартиры. Она слышала, как спускался по лестнице Прюдо. Теперь он знал, что она дома. И он им это скажет. Они начнут стучаться, и когда она не ответит…

Когда Прюдо открывал парадную дверь, она отомкнула черный ход. Выскользнув во двор, она услышала голоса, а затем стук в дверь и требования открыть. Она сняла засов с калитки и выбежала на темную аллею. Когда начали ломать дверь, она была уже далеко.

Больше всего ей хотелось пойти к Церкви Всех Святых, но она понимала, что это навлечет на нее беду. Ее будут поджидать на этом пути, как преступника, которого всегда тянет к месту преступления. И все же ей как никогда хотелось взглянуть в лицо Смерти. Чтобы говорить с ней. Чтобы обсудить ее стратегию. Их стратегию. Чтобы спросить, почему выбор пал на нее.

Стоя на аллее, она смотрела, что происходит в доме. Теперь там было не менее четырех человек, снующих туда и сюда. Чем они занимались? Рылись в ее белье и любовных письмах, разглядывали в лупу волосы на простыне и выискивали следы отражения в зеркале? Но если они даже перевернут всю квартиру вверх дном, обнюхивая каждую царапинку, то и тогда не найдут того, что ищут. Пусть ищут. Их подружка сбежала. Остались только следы ее слез, да мухи вокруг лампочки, поющие ей дифирамбы.

Ночь была звездной, но по мере того, как она продвигалась в центр города, рождественские гирлянды на деревьях и домах затмевали свет неба. Хотя большинство магазинов было уже давно закрыто, толпы зевак слонялись по тротуарам, разглядывая витрины. Впрочем, скоро ей все это наскучило, эти куклы и побрякушки, и она свернула с центральной улицы на окраину. Здесь было темнее, и это как раз отвечало ее настроению. Смех и музыка вырывались из открытых дверей баров; в игорной комнате наверху послышались возбужденные голоса, потом обмен ударами; двое влюбленных попирали общественную мораль прямо в подъезде; в другом подъезде какой-то бродяга мочился со смаком, как жеребец.

Только сейчас, в относительной тишине этого болота, она поняла, что слышит сзади шаги. Кто-то шел за ней, держась на безопасном расстоянии, но не отставал. Погоня? Ее окружали, чтобы схватить и заключить в тесные объятия правосудия? Если так, ее бегство только отсрочит неизбежное. Лучше встретить их здесь и дать им отведать ее смертельной силы. Она спряталась; затем, подождав, пока шаги приблизятся, вышла из укрытия.

Это были не стражи порядка, это был Каванаг. Первое замешательство почти тут же сменилось недоумением, зачем он ее преследовал. Она посмотрела на него изучающе, бледный свет падал на его лицо. Кожа на голове так плотно обтягивала череп, что, кажется, сквозь нее можно было увидеть кости. «Почему, – пронеслось у нее в голове, – она не узнала его раньше? Не поняла при самой первой встрече, когда он говорил о смерти и ее чарах, что он ее Творец?»

– Я шел за тобой, – сказал он.

– От самого дома?

Он кивнул.

– Что они говорили тебе? – спросил он. – Полицейские. Что они тебе сказали?

– Ничего такого, о чем бы я сама не догадывалась.

– Ты знала?

– Может и так. Должно быть, где-то в глубине души. Помнишь наш первый разговор?

Он что-то утвердительно промычал.

– Все, что ты говорил о Смерти. И так самовлюбленно.

Внезапно он осклабился, добавив еще костей к своему облику.

– Да, – сказал он. – Так что же ты думаешь обо мне?

– Я уже тогда что-то поняла. Я не знала только, откуда это. Не знала, что принесет будущее.

– И что же оно принесло? – спросил он вкрадчиво.

Она пожала плечами.

– Все это время меня ждала смерть. Верно?

– О, конечно, – он был доволен взаимопониманием. Он подошел и дотронулся до ее щеки.

– Ты бесподобна, – сказал он.

– Не очень.

– Но ты так хладнокровна, так спокойно переносишь все это.

– А чего бояться? – сказала она. Он погладил ее по щеке. Ей казалось, что чехол его кожи вот-вот расползется, а мрамор глаз вывалится и разобьется вдребезги. Но он сохранял свой облик, для видимости.

– Я хочу тебя, – сказал он.

– Да, – ответила она. Конечно, это было в каждом его слове, с самого начала, но ей не сразу было дано понять это. Каждая история любви, в конечном счете, была историей смерти, не об этом ли твердят поэты? Почему эта правда хуже любой другой?

Им нельзя было идти к нему домой, там может быть полиция, говорил он, ведь они должны знать об их романе. К ней тоже, конечно, нельзя. Поэтому они сняли номер в небольшом отеле поблизости: Еще в тусклом лифте ему вздумалось гладить ее по волосам, а когда она отстранилась, он положил ей руку на грудь.

Комната была довольно убогой, но огни с рождественской елки на улице немного приукрашивали ее. Он не сводил с Элейн глаз ни на секунду, как будто боялся, что из-за инцидента в лифте она может удрать и забиться в первую щель. Ему не стоило беспокоиться: она не придала этому значения. Его поцелуи были настойчивы, но не грубы, раздевая ее, хоть и несколько неумело (такой милый недостаток, подумала она), он был полон заботливости и теплой торжественности.

Она удивилась, что он не знал о ее шраме, поскольку ей пришло в голову, что их близость должна была начаться еще на операционном столе, когда она дважды чуть было не перешла в его руки, и дважды хирурги его отпугнули. Но, может быть, он не сентиментален и забыл об этой их первой встрече. Как бы то ни было, когда она разделась, он выглядел разочарованным, и был момент, когда, как ей показалось, он мог отказаться от нее. Но это длилось недолго, и вскоре он уже гладил ее по животу и вдоль шрама.

– Он прекрасен, – сказал Каванаг.

Она была счастлива.

– Я чуть не умерла под анестезией.

– Это ерунда, – он гладил ее тело и мял грудь. Это, казалось, возбуждало его, поскольку следующий вопрос он задал более вкрадчивым голосом.

– Что они сказали тебе? – теперь он гладил мягкую ямку между ключицами. Ее никто не трогал вот уже несколько месяцев, за исключением стерильных рук хирурга, от легких прикосновений по ее телу пробегала дрожь. Она так забылась в наслаждении, что не смогла ответить. Он снова спросил, поглаживая ее между ног:

– Что они сказали тебе?

Задыхаясь от нетерпения, она ответила:

– Они оставили мне телефон. Чтобы помочь, в случае чего…

– Но ведь тебе не нужна помощь?

– Нет, – выдохнула она. – Зачем?

Она лишь смутно видела его улыбку, ей хотелось совсем закрыть глаза. Его внешность вряд ли возбуждала ее, в его облике было многое (например, этот абсурдный галстук-бабочка), что казалось смешным. Но, закрыв глаза, она могла забыть о таких мелочах, она могла снять с него чехол и увидеть его истинный облик. И тогда ее сознание уносилось далеко.

Он вдруг оставил ее, она открыла глаза. Он торопливо застегивал брюки. На улице слышались раздраженные голоса. Он резко повернул голову в сторону окна, его тело напряглось. Неожиданное беспокойство удивило ее.

– Все в порядке, – сказала она.

Он подался вперед и положил ей руку на горло.

– Ни слова, – приказал он.