Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк) - Травен Бруно. Страница 23

Внезапно «Иорикка» дернулась с места, плюясь и фыркая по сторонам, как одержимая, как будто она порядком наклюкалась и ей бог знает как тяжело пускаться в путь, не захватив с собой все встречные фонарные столбы.

Наконец-то шкиперу посчастливилось оторваться от берега. Но я убежден, что это сделала сама «Иорикка», понимая, что ей следует позаботиться о спасении своей собственной шкуры. Может быть, она захотела, кроме того, сберечь своему владельцу несколько ведер краски.

Чем ближе она подходила, тем несноснее для глаз становилась ее внешность. И вдруг мне пришла в голову мысль, что если бы за спиной у меня стоял палач с готовой петлей и я мог бы избежать своей казни, скрывшись на «Иорикке», – я предпочел бы петлю и сказал бы палачу: «Дружище, возьмите меня и кончайте свое дело скорей».

Потому что то, что я увидел в этот момент, было ужаснее всего, что я видел когда-либо в моей жизни.

XXI

На передней палубе стояли свободные от вахты матросы и смотрели через фальшборт вниз на набережную, чтобы в последний раз запечатлеть в своей памяти то, что оставалось на берегу и что они могли еще окинуть своим взором.

За свою многоопытную жизнь я достаточно насмотрелся на запущенных, оборванных, грязных, вшивых моряков и в азиатских, и в южноамериканских портах, но такой команды, и к тому же команды, не прибитой волнами после кораблекрушения, после дней безумия и блуждания в открытом море, а команды, находившейся на корабле, только что вышедшем из гавани, – такой команды я не видел никогда в моей жизни. Я не мог себе представить что-либо подобное. Я сам выглядел далеко не элегантно, и, если честно признаться, я приближался к тому, что называют оборванцем. Но, по сравнению с этой командой, я выглядел как дирижер женского хора в Цигфельд-Фоли в Нью-Йорке. Это не был корабль смерти. Пусть бог простит мне мои прегрешения. Ведь это же были морские разбойники перед своим первым набегом: пираты, которых в течение шести месяцев преследовали военные суда всех национальностей. Браконьеры, которые пали так низко, что занимались грабежом китайских джонок с овощами.

Преподобная гидра! Как же они были растерзаны, как они были грязны! У одного на голове не было шапки. Он обмотал себе голову, как тюрбаном, куском зеленой нижней юбки. У другого же, господа, – но нет, вы мне не поверите, пусть меня поставят кочегаром на дозорный корабль, если это неправда, – у другого на голове был цилиндр. Да, представьте себе, моряк в цилиндре. Видал ли мир когда-либо что-нибудь подобное?

Быть может, в последний час перед выездом он был еще трубочистом. Или чистил трубу здесь на корабле. Быть может, устав «Иорикки» требовал, чтобы труба прочищалась только с цилиндром на голове. Не мало подобных же странных распоряжений приходилось мне слышать на разных судах. Но «Иорикка» не принадлежала к числу кораблей, на которых каждый новый день приносит с собой такие странные распоряжения. «Иорикка» была кораблем с тысячелетним уставом, при котором приходится затрачивать немало усилий, чтобы поддерживать жизнедеятельность корабля. Нет, этот цилиндр фигурировал здесь только потому, что у его владельца не было другого головного убора, а если бы он и имелся у него, то достаточно было обладать самым примитивным вкусом, чтобы не посадить себе на голову матросский блин, имея на туловище черный жилет от фрачной пары. Весьма вероятно, что этот человек бежал со своей собственной свадьбы в тот роковой момент, когда дело начинало принимать серьезный оборот. И так как он не нашел себе иного убежища, чтобы скрыться от опутавших его мегер, то в последний момент примчался на «Иорикку», где его приняли с распростертыми объятиями. Здесь его не могли бы отыскать мегеры, этого злополучного жениха во фраке и цилиндре, в последний момент улепетнувшего от своей невесты.

Если бы я знал, что это действительно морские разбойники, я умолил бы их взять меня с собой к богатству и славе. Но без наличия подводной лодки морские грабежи стоят сегодня немного.

Нет, если это и морские разбойники, то лучше виселица, нежели служить на «Иорикке». Корабль, который сможет увлечь меня от берегов солнечной Испании, должен быть, по крайней мере, вдвое лучше «Тускалозы». О, как давно это было! Где она теперь? В Новом Орлеане? Новый Орлеан, Джексон-Сквер, Леве. Эх-ма, наденем-ка еще кусочек колбасы. Пока эта рябая бадья скроется с глаз, мы, может быть, еще кое-что поймаем.

Как обожравшаяся черепаха, тренирующаяся к ближайшим черепашьим бегам, проползла «Иорикка» мимо меня.

Когда головы морских разбойников очутились как раз надо мной, один из них крикнул мне вниз:

– Hey, arn't you sailor? [4]

– Yes, sir [5].

– Want a dschop? [6]

Он не мог бы похвастать своим английским языком за пределами тесного семейного круга.

Хочу ли я получить работу? Эй, кашалот тупорылый!

Хочу ли я получить работу? Неужели он говорит это серьезно?

Ну вот я и погиб. И, однако, это вечный неизменный закон с тех пор, как существуют рабочие. Сам я ни за что не спросил бы работы из одной боязни, что мне могут сказать: «да».

Как все моряки, я суеверен. На корабле и на море человек подвержен случайностям, а следовательно, и суевериям, иначе не хватило бы сил выносить превратности стихии и можно было бы сойти с ума. И вот это-то суеверие и заставляет меня говорить: «да», когда меня спрашивают, хочу ли я получить работу. Ответив: «нет», я мог бы оскорбить свою судьбу и не получить корабль как раз в тот момент, когда больше всего в нем нуждался бы. Иногда посчастливится удачно рассказать свою историю, а в другой раз и нет, и человек, которому вы ее рассказали, вдруг начинает звать: «Полиция! Мошенник!» И если в такой момент не окажется корабля, полиция поверит этому человеку, который не способен понять шутки и у которого нет настоящих идей.

Это суеверие несколько раз уже сыграло со мной злую шутку и навязало мне на шею профессии, о которых я раньше никогда не слышал и даже не думал. Оно было причиной того, что однажды в Коквиле мне пришлось разыграть роль могильщика, а на одной ярмарке в Ирландии собственноручно продавать по щепкам крест, на котором наш бог и спаситель Иисус Христос отдал свой последний земной вздох. Каждая щепочка стоила полкроны. До такого-то занятия, несомненно, характеризующего человека с дурной стороны, доводит порой суеверие. С тех пор, как со мной произошла эта ирландская история, я больше не пытался стать порядочным человеком, так как знал, что на моем будущем все равно останется это темное пятно.

Дело не в том, что я помогал продавать эти щепки. Нет, это было бы еще не так страшно, это, может быть, было бы зачтено мне даже в заслугу. Гораздо хуже было то, что я помогал предпринимателю этого дела заготовлять в номере гостиницы щепки из крышки старого ящика. Но и это, пожалуй, не было бы особенным преступлением, если бы я не клялся людям, что привез эти щепки сам из Палестины, где мне доверил их старый, обращенный в христианство араб, в семье которого они хранились как величайшее сокровище, переходя от поколения к поколению в течение восемнадцати столетий. И что эти щепки были доверены мне стариком с торжественной клятвой, что бог явился ему во сне и повелел доставить их именно в Ирландию, а не в какое-либо другое место. Мы показывали при этом документы, написанные арабскими знаками, вместе с переводом их на английский язык. В этих документах было написано то, что мы рассказывали на ярмарке. Вот какую шутку может подчас сыграть суеверие. Да, сэр.

Если бы мы послали вырученные деньги в какой-нибудь монастырь или самому папе, то дело было бы не так уже плохо. У меня оставалась бы надежда, что я получу отпущение грехов. Но мы потратили эти деньги на себя, и я был очень озабочен тем, чтобы получить все свои проценты и тантьемы. Но я ни в коем случае не был обманщиком: я был только жертвой суеверия. Ведь добрые люди верили мне, и при этом они вовсе не были суеверны.