Верность - Третьяк Владислав Александрович. Страница 5

– Сегодня идем на Чинова.

Это значит, что мы с Ерфиловым во время матча будем сидеть за воротами, которые защищает динамовский голкипер Чинов, и внимательно следить за всеми его действиями. Для меня это было хорошей школой. Так мы ходили «на Коноваленко», «на Зингера»… Заимствовали опыт, подмечали недостатки, учились.

А время шло. Я уже довольно шустро отбивал шайбы, с удовольствием после уроков в школе мчался на каток и был вполне доволен жизнью. Больше я не говорил маме о своем желании стать чемпионом: верный признак того, что мальчишка превращается в юношу. Я снова скажу ей об этом чуточку позже, когда мы начнем работать с тренером Тарасовым.

Летом 1967 года в команде ЦСКА было три вратаря: Виктор Толмачев, Николай Толстиков и Владимир Полупанов. Старшему тренеру Анатолию Владимировичу Тарасову потребовался четвертый – для того, чтобы плодотворнее проводить тренировки. Я в то время и не мечтал о том, чтобы играть в команде Тарасова. Тогда там были такие великие мастера, как Константин Локтев, Александр Альметов, Вениамин Александров, Анатолий Фирсов… Мог ли я, 15-летний мальчишка, думать о том, чтобы быть рядом с ними!

И вот представьте мое состояние, когда в один прекрасный летний день Тарасов говорит тренеру нашей юношеской команды: «Пусть мальчик приходит на занятия мастеров» – и показывает на меня. Я прямо оцепенел от неожиданности. Вот это счастье!

Так я стал тренироваться в знаменитой армейской команде, которая много раз становилась чемпионом страны, неоднократно выигрывала Кубок СССР и которая всегда поставляла больше всего игроков в сборную.

Как я старался! Во время игр бросался за каждой, даже самой безнадежной, шайбой. Наравне со всеми бегал и выполнял все упражнения. Возил своим новым друзьям яблоки из нашего сада. Я начал нарочно косолапить, подражая Евгению Мишакову. В разговоре я пытался ввертывать любимые словечки своих кумиров. Носил за ними клюшки. Хотел во всем быть похожим на них.

Я был горд тем, что живу в пансионате ЦСКА на Песчаной улице, что мне разрешают переодеваться в раздевалке рядом с легендарными хоккеистами. Дней пятнадцать продолжалось тогда это немыслимое счастье.

– Давай, мальчик, старайся, – одобрительно похлопывал меня по плечу Тарасов. И это звучало как высшая похвала. Тем более что я уже тогда знал, как скуп Анатолий Владимирович на хорошие оценки. Он и потом ругал меня гораздо чаще, чем хвалил. Наверное, боялся, что зазнаюсь.

– Не слушай похвал, – любил говорить Тарасов. – Когда тебя хвалят, тебя обкрадывают. А если я тебе делаю замечания, значит, ты мне нужен.

Но в середине июля праздник кончился. Команда уехала на юг, и, естественно, без меня. Я продолжал выступать в команде юношей. Мы стали чемпионами Москвы. В Новосибирске я впервые получил приз лучшего вратаря. Еще до этого тренеры сборной молодежной команды СССР брали меня вторым голкипером на чемпионат Европы в Хельсинки. Выступление наше было признано неудачным: мы заняли второе место, а ведь взрослая сборная уже успела приучить всех только к победам! Любое другое место, кроме первого, расценивалось как неудача.

Зато через год, на молодежном чемпионате в Гармиш-Партенкирхене (ФРГ), мы добились победы! После этого чемпионата я пришел в наш армейский Дворец спорта, и тут меня снова окликнул Тарасов. «Наверное, хочет поздравить», – подумал я. Но тренер строго посмотрел и спросил:

– А вы, молодой человек, почему не на льду? А ну, живо…

В это время на площадке тренировалась взрослая команда ЦСКА. Еще не веря в свое счастье, я помчался в раздевалку.

С этого дня вся моя жизнь пошла по-новому. Тарасов поставил перед собой цель: сделать Третьяка лучшим вратарем. («Лучшим в стране?» – спросил я. Анатолий Владимирович с недоумением посмотрел на меня: «В мире! Запомни это раз и навсегда».) И мы начали работать. Сейчас мне порой даже не верится, что я мог выдерживать те колоссальные перегрузки, которые обрушились тогда на мои еще не окрепшие плечи. Три тренировки в день! Какие-то невероятные, новые, специально для меня придуманные упражнения. И еще МПК – «максимальное потребление кислорода». Это, если проще сказать, бешеная беготня по всей площадке. Быстрее, еще быстрее! Ребята говорили с состраданием:

– Ну, Владик, ты своей смертью не умрешь. Тебя эти тренировки доконают.

На занятиях десятки шайб почти одновременно летели в мои ворота, и все шайбы я старался отбить. Все! Я играл в матчах едва ли не каждый день: вчера за юношескую команду, сегодня за молодежную, завтра за взрослую. А стоило пропустить хоть один гол, как Тарасов па следующий день строго вопрошал: «Что случилось?» Если виноват был я – а вратарь почти всегда «виноват», – то неминуемо следовало наказание: все уходили домой, а я делал, скажем, пятьсот выпадов или сто кувырков через голову. Я мог бы их и не делать, – никто этого не видел, все тренеры тоже уходили домой. Но мне и в голову не приходило сделать хоть на один выпад или кувырок меньше. Я верил Тарасову, верил каждому его слову. Наказание ждало меня и за пропущенные шайбы на тренировке. Смысл, я надеюсь, ясен: мой тренер хотел, чтобы я не был безразличен к пропущенным голам, чтобы каждую шайбу в сетке я воспринимал как чрезвычайное происшествие.

В Архангельском, где находится загородная база ЦСКА, меня поселили в одной комнате с Владимиром Лутченко и Николаем Толстиковым. Видимо, из-за длинной шеи и тонкого голоса они тут же нарекли меня Птенцом. Мама попросила присматривать за мной официантку Нину Александровну Бакунину, и та всегда подкладывала мне, «мальчонке», самые лакомые кусочки.

Тогда все это было как сон. Я, юнец, рядом с прославленными на весь мир хоккеистами. Помню, Рагулин, которого называли не иначе, как Александр Павлович, жил вместе с Кузькиным, и я, будучи дежурным, долго робел заходить в их комнату. А уж про Тарасова и говорить нечего – просто не смел попадаться ему на глаза. Тарасова, правда сказать, даже и ветераны крепко побаивались. По комнатам базы Анатолий Владимирович никогда сам не ходил – поручал это своему помощнику Борису Павловичу Кулагину. А уж если замечал какой-нибудь беспорядок, то пощады от него ждать не приходилось.