Шибуми - "Треваньян". Страница 13

Наконец перед Ханной возникли две мраморные лестницы, расходившиеся в разные стороны, ступени которых поднимались к террасам. Она в нерешительности остановилась, не зная, какую из них выбрать.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? – спросил откуда-то сверху женский голос.

Прикрыв рукой глаза, девушка взглянула в залитый солнцем простор.

– Хэлло! Меня зовут Ханна Стерн.

– Прекрасно. Поднимайтесь сюда, Ханна Стерн. – Солнце, бившее прямо в лицо, не давало Ханне как следует разглядеть женщину, но, судя по наряду и манерам ее, девушка решила, что перед ней уроженка стран Востока, хотя голос, мягкий и богатый оттенками, совсем не подходил к устоявшемуся представлению о пронзительном щебетании представительниц прекрасного пола Азии.

– Какое совпадение! Одно из тех, которые, как говорят, приносят удачу. Мое имя Хана – очень похоже на ваше. По-японски “хана” это “цветок”. А что означает “ханна” в вашей стране? Или оно, как многие европейские имена, совсем не имеет смысла? Как это мило с вашей стороны – прийти как раз к чаю.

Женщины на французский манер подали друг другу руки. Ханну потрясла ясная, спокойная красота хозяйки дома; глаза ее смотрели на девушку ласково и весело; рядом с ней Ханна ощутила себя в безопасности; это было странное чувство уюта и защищенности от всего на свете. Когда они шли через широкую, выложенную каменными плитами террасу к зданию с классическим фасадом, главный вход которого симметрично обрамляли четыре застекленные двери, женщина выбрала лучший цветок из тех, что она только что срезала в саду, и протянула его Ханне жестом, который был столь же естественным, сколь и изящным.

– Мне нужно поставить букет в вазу, – сказала она. – Потом мы будем пить чай. Вы дружите с Николаем?

– Я – нет. Но мой дядя дружил с ним.

– И вы решили заглянуть к нему, находясь в наших краях? Это так любезно с вашей стороны.

Женщина распахнула стеклянные двери в солнечную гостиную, посреди которой на низеньком столике, стоявшем перед мраморным, с медным экраном, камином, уже все было приготовлено для чаепития. Дверь на другом конце комнаты тихонько закрылась как раз в тот момент, когда они вошли. За те несколько дней, что Ханна в результате провела в Шато д’Эшебар, единственными признаками присутствия в доме прислуги различного ранга были двери, бесшумно закрывавшиеся, когда она входила, еле слышные удаляющиеся шаги в другом конце коридора или букеты цветов и чашечки кофе, неизвестно откуда вдруг появлявшиеся на столике в ее спальне. Все блюда в доме приготовлялись таким образом, что хозяйка дома могла обносить ими сидевших за столом, обходясь без помощи слуг. Для нее это была прекрасная возможность проявить внимание и заботу к гостям.

– Поставьте рюкзак вот сюда, в угол, Ханна, – сказала женщина. – Будьте добры, налейте, пожалуйста, чай в чашки, пока я займусь цветами.

Поток солнечных лучей лился через высокие, от пола до потолка, окна комнаты с обтянутыми голубым шелком стенами, с позолоченными лепными украшениями, с мебелью в стиле Людовика XV и с инкрустациями в восточном духе. Серебристые облачка пара вырывались из носика чайника и танцевали в лучах солнца. Отражаясь в бесчисленных зеркалах, пространство сверкало, что делало комнату фантастической, словно перенесенной в этот уголок Франции из другого мира, совсем не похожего на тот, где молодых парней убивают в аэропортах. Наливая из серебряного чайника чай в чашки лиможского фарфора, почти столь же тонкого и изящного, как китайский, Ханна почувствовала, как голова ее закружилась, и все вокруг понеслось в стремительном хороводе. Слишком многое ей пришлось вынести за последние несколько часов. Она испугалась, что сейчас потеряет сознание.

Неизвестно почему ей вдруг припомнилось то странное чувство нереальности окружающего, смещения и какого-то фантастического искажения всех предметов, которое иногда овладевало ею в детстве, еще когда она училась в школе… Стояло жаркое лето, в классе шел урок, а ей было невыносимо скучно, Вокруг нее стоял гул голосов что-то старательно зубривших одноклассников. Он доносился до нее будто бы издалека, из другого мира, а она сидела неподвижно, пристально глядя в одну точку, пока вещи вокруг нее не начали смещаться, менять свои очертания; те, что были маленькими, вдруг вырастали, другие же, большие, неожиданно странно уменьшались в размерах. Тогда она недоуменно спросила себя: “Неужели это я? Может быть, кто-то другой сидит здесь? И здесь ли? Кто это, я или какая-то другая девочка размышляет обо всем этом? Я это или не я?”

Теперь, наблюдая за ловкими, изящными движениями тоненькой стройной женщины, глядя, как она чуть отходит назад, проверяя, хорошо ли расставлены цветы, затем снова подходит к вазе, чуть-чуть меняя их положение, Ханна отчаянно пыталась за что-нибудь ухватиться, чтобы не поддаться этой громадной, накатывающей на нее волне смятения и усталости, не позволить ей унести себя с собой.

Как странно, подумала девушка. Из всего, что произошло за этот день: ужасных событий в аэропорту, перелета до По, болтовни и нескромных предложений водителей, мелодраматических ужимок этого кретина – владельца кафе в Тардэ, бесконечной, сверкающей под солнцем дороги, по которой она брела, поднимаясь сюда, в Эшебар… Из всего этого самым ярким, запоминающимся впечатлением кажется теперь ее блуждание по аллее, обсаженной голубыми кедрами, и полумрак, царящий там, словно под водой, на большой глубине… О, как она дрожала, войдя в глубокую, темную мглу под ветвями, слушая, как ветер шуршит в деревьях, точно морской прибой, накатывая на песок. Совсем другой мир. Странный и удивительный.

Неужели это она сидит сейчас здесь, разливая чай в изящные чашечки из тонкого лиможского фарфора? Она, должно быть, похожа на клоуна в своих тесных, обтягивающих шортах и громадных, неуклюжих кроссовках на липучках?

Неужели всего лишь несколько часов назад она, потрясенная, почти не сознавая, что с ней происходит, проходила мимо старика, сидевшего, словно кукла, на полу в Римском международном аэропорту. “Простите. Мне очень жаль”, – зачем-то пробормотала она, обращаясь к нему.

– Простите, мне очень жаль, – произнесла она вслух. Ханна так глубоко задумалась, что не услышала, что сказала ей красивая женщина.

Та улыбнулась и села рядом с ней.

– Я как раз говорила, какая жалость, что Николая сейчас нет. Он ушел в горы на несколько дней, лазает там по пещерам. Ужасное увлечение. Но он должен вернуться сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром. Таким образом, у вас есть возможность до его возвращения принять ванну, а Может быть, даже и отдохнуть немного. Это чудесно, не правда ли?

Мысль о горячей ванне и прохладных свежих простынях была так соблазнительна! Она просто сводила с ума!

Улыбнувшись, женщина придвинула свой стул поближе к мраморному чайному столику.

– Как вы предпочитаете пить чай?

Взгляд ее был спокойным и открытым. Разрез глаз явно восточный, но при этом зрачки их горели удивительным янтарным огнем с золотистыми искорками. Ханна никак не могла понять, кто же она по национальности. Все движения хозяйки дома, точные и изящные, выдавали в ней японку: однако кожа ее имела цвет кофе с молоком, а тело женщины, вырисовывавшееся под длинным китайским платьем с высоким воротом из зеленого шелка, несомненно, имело африканские очертания, особенно грудь и ягодицы. В то же время крупные губы и породистый носик хозяйки дома вполне могли принадлежать белой женщине. Она рассмеялась нежно и певуче и вдруг сказала весело:

– Да-да, я понимаю. Это действительно может сбить с толку.

– Простите? – ответила Ханна, смутившись, что женщина так легко прочитала ее мысли.

– Некоторые мягко называют таких, как я, “космополитами”, другие употребляют термин “полукровка”. Моя мать была японка, а отец, по-видимому, мулат. Он был американским солдатом, и мне так и не посчастливилось его увидеть. Налить вам молока?

– Что?

– В чай, – улыбнулась Хана. – Может быть, вам удобнее будет говорить по-английски? – спросила она, переходя на английский язык.