История Люси Голт - Тревор Уильям. Страница 25

Они по-прежнему стояли у машины; пауза затянулась, и Ральфу очень хотелось сказать, что ему тоже знакомы безысходные детские горести, но он прекрасно отдавал себе отчет в том, что его собственный опыт не может идти ни в какое сравнение с прошлой и нынешней жизнью этой девушки, которую, как ему казалось, он любит. Это сочувствие было частью его любви к ней, самой трогательной и нежной ее частью.

– Хотите взглянуть на ульи?

На ней сегодня было другое платье, тоже белое, но рукава доходили только до локтя, и воротничок тоже был другой. На шее были бусы из крохотных жемчужин или из чего-то похожего на жемчуг.

– Да, конечно, – сказал он, и они вдвоем прошли под аркой во двор, а оттуда в сад. Одна из овчарок потрусила вслед за ними, другая по-прежнему осталась лежать в тени под грушевым деревом.

– Батская красавица… – Она принялась перечислять сорта яблок; еще незрелые, они висели в сплетениях старых перекрученных сучьев. – Пипин Керри. Джордж Кейв.

Она указала ему издалека на рядок ульев, но ближе подходить не велела.

– Прекрасный сад, – сказал он.

– Да.

За садом начинался заброшенный огород; они шли мимо пришедших в негодность теплиц и зарослей одичавшей малины. Потом вышли по другую сторону дома, где начиналась ограда ближнего поля.

– Пойдемте прогуляемся?

Как только она произнесла эту фразу, Ральф поймал себя на том, что про себя назвал ее Люси, в первый раз в ее присутствии. Он вдруг явственно увидел перед собой два слова, Люси Голт, ее почерком, как в письме. Никакое другое имя ей бы не подошло.

– С удовольствием.

Они прошли через поле, потом еще через одно, потом краем третьего, где рос картофель.

– Это О'Рейлево, – сказала она.

Она пошла впереди, показывая дорогу вниз по крутому склону, потом через галечник, туда, где по гладкому влажному песку с хозяйским видом выхаживали чайки. Прилив оставил после себя длинные гирлянды водорослей. Из песка там и сям торчали раковины. Она сказала:

– Вот вы идете и думаете: «А девушка-то хромая!»

– И в мыслях не было.

– Вы, конечно, сразу заметили.

– Да что тут, собственно, замечать?..

– Все замечают.

А он бы сказал, что хромота ей идет. Он знал, почему она хромает. Он сказал миссис Райал, когда та его об этом спросила, что ничего в этом некрасивого нет. Он бы и сейчас сказал то же самое, но постеснялся.

– Это Килоран. – Она указала на пристань вдалеке и на дома за пристанью, и ее вытянутый в струнку палец был таким тонким и хрупким, что Ральфа охватило почти неодолимое желание перехватить ее руку и сплестись пальцами.

– Кажется, я туда как-то раз заезжал.

– А я ходила в Килоране в школу. У нашей церкви железная крыша.

– Кажется, я ее видел.

– Я никогда не езжу в Инниселу.

– Вам не нравится Иннисела?

– Просто незачем туда ездить.

– Я думал, может, встречу вас на улице, но так и не встретил.

– А чем вы занимаетесь в Инниселе? А дом, в котором вы живете, он какой?

Он описал квартиру над банком. Он рассказал, как ходит по городу, когда у него по вечерам есть время, как – довольно часто – садится почитать на летней эстраде или в пустом баре «Сентрал-отеля» или мерит шагами променад.

– Если я приглашу вас приехать к чаю еще раз, вы не откажетесь? Вам тут не скучно?

– Что вы такое говорите, конечно же, не откажусь. И ничуть мне здесь не скучно.

– А почему «конечно», Ральф?

Она в первый раз назвала его Ральфом. Ему хотелось, чтобы она сделала это снова. Ему хотелось навсегда остаться на этом пляже, потому что они были здесь одни.

– Потому что я знаю, о чем говорю. Какая уж тут скука. Я так радовался, когда от вас пришло письмо.

– А несколько недель, которые у вас остались, – это сколько?

– Три, потом мальчики пойдут в школу.

– А какие они, эти мальчики?

– Нормальные такие ребята. Проблема в том, что учитель из меня так себе.

– Тогда кто же вы на самом деле?

– Да, в общем-то, никто.

– Да нет же, вы меня обманываете!

– У моего отца лесопилка. В конце концов, она перейдет ко мне. Ну, по крайней мере, все к тому идет.

– А вам это не нравится?

– Какого-то другого призвания я в себе не чувствую. Я уже пробовал чего-то захотеть, чего только не пробовал.

– Кем вы пробовали стать? Актером?

– Боже мой, да я играть-то не способен!

– Почему?

– Ну, просто слеплен из другого теста.

– Но попробовать-то можно.

– Да нет, не думаю, что вышел бы какой-то толк.

– А я бы все перепробовала. И сцену тоже. И жениться на богатой. Как их зовут, этих мальчиков, которых вы учите?

– Килдэр и Джек.

– Смешно. Килдэр. Какое странное имя!

– Ну, наверное, такая у них семейная традиция.

– Были такие графы Килдэр. И графство тоже есть такое.

– И город.

– А у меня есть дядя в Индии. Дядя Джек. Брат моего отца. Только я его не помню. А знаете, сколько в Лахардане книг?

– Не знаю.

– Четыре тысячи двадцать семь. Некоторые из них такие старые, что просто рассыпаются в руках. А другие совсем ни разу никто не открывал. Знаете, сколько я из них прочла? Угадайте.

Ральф покачал головой.

– Пятьсот двенадцать. Вчера вечером как раз закончила «Ярмарку тщеславия», по второму разу.

– А я даже и один-то раз ее не прочел.

– Сильная книга.

– Как-нибудь непременно прочту.

– У меня столько лет ушло на все эти книги. Школу закончила и засела.

– Я по сравнению с вами, считай, что вообще ничего не читал.

– Иногда сюда вымывает медуз. Бедняжки, они такие маленькие, но если попробуешь взять ее в руки, она жжется.

Они побродили между мелководными лагунами в скальной породе, где было полным-полно анемонов и креветок. Увязавшаяся за ними овчарка трогала кучки водорослей лапой.

– Вам не кажется странным, что я считала книги?

– Да нет, ничуть.

Он представил себе, как она их считала, пробегая пальчиком от корешка к корешку и всякий раз начиная заново, полкой ниже. В прошлый раз в дом его не пригласили. Интересно, удастся ли ему сегодня увидеть ее комнаты; он загадал, что удастся.

– Сама не знаю, зачем я их считала, – сказала она и добавила, когда пауза затянулась: – Нам, наверное, пора поворачивать к дому. Может, после чая еще куда-нибудь сходим?

Зря она сказала про книжки. И ведь не хотела говорить. Она хотела всего лишь ввернуть в разговор «Ярмарку тщеславия», может быть, упомянуть особо имя автора, Уильям Мейкпис Теккерей, потому что Мейкпис – имя такое же необычное, как Килдэр, а еще ей нравился в этом имени ритм. Чушь какая-то, нелепость, пересчитывать четыре тысячи двадцать семь книг. И все-таки, когда она его спросила, не кажется ли это странным, он очень решительно покачал головой.

Она разрезала испеченный Бриджит бисквит, думая о том, что, наверное, зря не купила швейцарский рулет от Скриббинса, их иногда продают в Килоране. Бисквит вышел какой-то непропеченный, и нож не проходил сквозь него легко, так, как положено. Выпечка у Бриджит вообще не самое сильное место, чего не скажешь о хлебе.

– Спасибо, – сказал он и взял предложенный ему кусок.

– Он, должно быть, не очень удачный получился.

– Просто великолепный!

Она налила ему чаю, добавила молока, а потом налила себе. О чем она станет говорить, когда опять повиснет пауза? Утром она специально придумывала вопросы, которые можно будет ему задать, но к настоящему моменту те вопросы кончились.

– Вы рады, что приехали в Инниселу, а, Ральф?

– Да, конечно. Конечно, рад.

– А вы и в самом деле плохой учитель?

– Ну, по крайней мере, маленьких Райалов я многому не научил.

– Может, они просто не хотят учиться?

– Не хотят. Ни вот столечко.

– Тогда это не ваша вина.

– Но и у меня совесть тоже не совсем чиста.

– Вот и у меня тоже.

И этого тоже ей не следовало говорить. Она же решила ни словом не обмолвиться о своей нечистой совести. Стороннему человеку это совсем не интересно, да и объяснять пришлось бы слишком многое.