Студенты - Трифонов Юрий Валентинович. Страница 81

Вадим молчал, насупленно глядя перед собой. Потом он перевел взгляд на Спартака и медленно покачал головой.

— Нет. Дело совсем не в том. Лично для меня все его поведение с Валей только последняя черта на его подлинном портрете. Вот в чем дело. Я долгое время не мог раскусить его. Потом я раскусил, но долгое время молчал. Вот ты говоришь, что он зазнался. А я скажу тебе больше. Я видел, как он относится к учебе — ведь он презирает наш институт и всех нас, потому что, видишь ли, мы будущие педагоги — люди ограниченные, нетворческие, бездарная шушера. А почему он пошел в наш институт? Да потому, что на нашем «сером» фоне ему легче отличиться, построить карьеру. Потому, кстати, он и на экзаменах идет всегда отвечать среди последних, когда отвечают наиболее слабые. Я видел, как он добивался персональной стипендии. И, надо сказать, он получил ее не только благодаря своим способностям студента, но и благодаря некоторым другим своим способностям. Я видел это. И видел, как он ловчил с Козельским, и с тобой, и со всеми нами. Ведь он из каждого из нас умел извлекать пользу для себя. Да, если в него не вглядываться, очень трудно понять…

— Слушай… — Спартак вдруг вскочил на ноги. — Ты мне открываешь глаза!

— Да. Я, может быть, поступаю некрасиво, потому что он ни с кем не был так откровенен, как со мной. А я слишком вяло с ним спорил. Больше иронизировал, а надо было стукнуть по столу кулаком. Я виноват во многом. Но теперь, понимаешь… Я уже не могу теперь говорить с ним с глазу на глаз. Должен быть большой разговор, чтоб все участвовали. Тогда, может быть, выйдет толк. Я же все-таки… мы не считаем его таким уж безнадежным, верно ведь? Нет, ясное дело…

— Вот что, — с внезапной решимостью сказал Спартак. — Мы соберем закрытое бюро. Послезавтра.

В среду весь факультет уже знал о событии в НСО. Многие подходили к Вадиму с вопросом: «Что у вас произошло?» Вадим коротко, а подчас грубо обрывал их. Ему не хотелось рассказывать все даже близким друзьям. Зато он видел, как с тем же вопросом любопытные подходили к Палавину и тот что-то длинно, охотно объяснял им.

Весь день под внешним спокойствием Вадим скрывал мрачное, утомлявшее его напряжение. Он замечал, что некоторые студенты по-новому, недоброжелательно или насмешливо косятся на него, что другие обижены его отказом разговаривать. Лена Медовская проходила мимо, не глядя на него, с выражением сугубого презрения на лице. Вероятно, многие уже приблизительно знали существо вопроса, который должен был разбираться на бюро. Знали об этом Рая Волкова и Лагоденко, знал Спартак, они кому-нибудь рассказали, а те передали дальше…

Вадим услышал в коридоре, как Палавин громко разговаривал с двумя старшекурсниками:

— И Фокина туда же? Ну, эта-то Савонарола оттого, что она сова на рыло…

Все трое расхохотались.

На той же перемене к Вадиму подошел Ремешков и спросил, глядя на него испуганно:

— Ты что ж, брат, проповедуешь непорочное зачатие?

— Дурак! — сказал Вадим, вспыхнув.

— Нет, а серьезно? В чем дело?

— Серьезно я буду говорить завтра. И отойди от меня.

Люся Воронкова была упоена всем происшедшим и тем, что еще готовилось произойти. Она то и дело кому-то сообщала: «Сережка с Вадькой разругались в дым! Ой, что будет!» Трудно было сказать, доживет ли она до четверга или умрет ночью от любопытства. Но Вадим чувствовал, что все-таки большинство студентов относится к Палавину с меньшей симпатией. Андрей и Мак не спрашивали его ни о чем, видя, что он не хочет говорить. Лагоденко как будто невзначай пожал Вадиму руку:

— Старик, полный вперед! Поддержим.

После лекции Вадим ушел в Ленинскую библиотеку и работал там не вставая до самого закрытия — до одиннадцати вечера. В этот день он успел много, как никогда, и закончил весь реферат вчерне. Дней восемь — десять пойдет на доработку, переписку, и работа будет закончена. В библиотеке Вадим почти не думал о Палавине. Но в троллейбусе, который идет от библиотеки до Калужской четверть часа, мысли о завтрашнем дне накинулись на него, как стая гончих, спущенная со своры. Он прижимался лбом к оконному стеклу, пересаживался с места на место и потом ни с того ни с сего выпрыгнул из троллейбуса на две остановки раньше.

Он волновался перед завтрашним днем больше, чем перед самым трудным экзаменом.

Несколько дней назад вернулась из санатория Вера Фаддеевна. Сейчас Вадим подумал, что было бы лучше, если бы она приехала домой чуть позже — когда вся эта история с Сергеем закончится. И сегодняшний вечер, пожалуй, ему легче было бы провести одному.

— Отчего так долго? — спросила Вера Фаддеевна, открывая Вадиму дверь. — Опять на заводе?

— Нет, в библиотеке.

— А тебя тут одна гостья ждала. Сидела-сидела, занимала меня разговорами да так, не дождавшись, и ушла. Полчаса как ушла.

— Кто это? — насторожился Вадим. У него сразу мелькнула неприятная мысль о Лене. — Лена, что ли?

— Да нет, постарше. Ирина Викторовна была.

— Ах, так! — сказал Вадим и, раздевшись, прошел в ванную комнату. «Хорошо, что не застал ее, — подумал он, моя руки. — Интересно, что это за посольство?»

Однако, сев за стол ужинать, Вадим не стал ни о чем спрашивать. Он ждал, пока мать заговорит сама. Но Вера Фаддеевна осведомлялась больше насчет ужина: хорошо ли посолено и дать ли горчицы.

— Ты гляди как уплетаешь, — сказала она. — А Ирина Викторовна поковыряла да отставила. Я уж думала, невкусно…

Покончив с едой и закурив, Вадим наконец спросил:

— Что ж она тут рассказывала?

— Да много чего рассказала, много… — ответила Вера Фаддеевна, покачав головой. — Прибежала бледная, лица нет, я думаю: что стряслось? Оказывается, ты что-то против Сергея затеял, поругались вы и ты будто грозишься выступать на комсомольском бюро. Ты знаешь — она чуть не плакала. А я растерялась. Не знаю, что и говорить, как успокаивать… И не пойму, главное, из-за чего все?

— Про Валю она говорила?

— Говорила про Валю, да, да.

— А что?

— Говорила, что девушка образованная, но из таких, знаешь… одним словом, многое может позволить. Так я ее поняла. Она, говорит, была против этого знакомства, но она же Сергею не указ! Ну, дружили они, ходили-гуляли, а потом разошлись.

— А почему?

— Говорит, разонравились друг другу. И она очень одобряет Сергея, потому что Валя эта, по ее мнению, для него не пара. У нее, видишь ли, характер тяжелый, со здоровьем что-то неблагополучно и потом — семья неинтеллигентная…

— Мама, она мещанка. Разве ты не знаешь?

— Сын, я знаю ее двадцать лет. Но… — Вера Фаддеевна осторожно взглянула на Вадима. — Если там кончилось все сравнительно благополучно — ведь так? — стоит ли подымать целую историю? Я вот сомневаюсь…

— Что значит — сравнительно благополучно?

— Ну, без особых последствий, без драм…

Вадим усмехнулся, закрывая глаза. Он чувствовал необоримую усталость и желание спать.

— Никто под поезд не бросился, да? Ребеночка в проруби не утопили? Это — сравнительное благополучие? Да, для него, конечно, все обошлось вполне благополучно. Он по-прежнему весел, здоров, свободен. Куда уж благополучней! А для нее это горе, ты понимаешь? — Вадим открыл глаза и выпрямился. Голос его зазвучал громко и раздраженно, оттого что ему хотелось спать и одновременно хотелось доказать матери свою правоту. — Настоящее горе, виной которому он один!

— А я во многом виню и девушку. В наше время девушки были осмотрительней.

— Да в чем она виновата? В том, что она поверила ему, полюбила?.. Нет, тебя разжалобила эта мадам, которая, кроме своего драгоценного чада, ничего не знает и не понимает, и ты пытаешься выполнить свое обещание. Ведь ты обещала ей повлиять на меня, отговорить? Признавайся!

— Ничего я не обещала, — сердито сказала Вера Фаддеевна. — Я говорю то, что думаю. И я вижу — дело не такое уж серьезное, а Сергею может сильно повредить. Все-таки он твой товарищ. Росли вместе, учились… И домами сколько лет знакомы. Мог бы сюда его привести, мы бы его так вздули, что он костей не собрал. А ты целый спектакль организуешь…