Время и место - Трифонов Юрий Валентинович. Страница 49

– Твои книги? – озадачился Костин.

– Понимаешь, нужны для издательства. Я хлопочу о переиздании. У меня нет ни одного экземпляра, и у Татьяны нет, а скорей всего, не хочет давать. В целой Москве не могу найти, и в библиотеках нет, потому что изъяли своевременно, представляешь, конфуз? Писатель жив, а книги исчезли. Обычно наоборот: книги живы, а писатель исчез...

В трубке прыснул пронзительно знакомый, из глубины памяти смешок. Костин вспоминал, где же Мишкины книги?

– Может, и ты уничтожил? – предположил Тетерин. – Фамилия неблагозвучная. Да еще с дарственной надписью... Нет?

– Нет, – сказал Костин. – Не уничтожил. По-моему, они на даче. Да, на даче.

Костин обрадовался, когда вспомнил, что книги целы: в мансарде, в холодном закутке под крышей, где хранилось кое-что, что надо было бы действительно уничтожить, да то ли позабыли, то ли рука не поднялась. Договорились так: через три дня после того, как Костин съездит в воскресенье на дачу, встретиться днем, но где? Костин звал к себе: место известное, живет в том же доме, где прежде, на Большой Бронной, Миша бывал много раз.

– Так, так... В том же доме... Это чудесно... – невнятно бормотал и покашливал голос в трубке. – Это очень хорошо... Мы встретимся, знаешь где? На Тверском бульваре, где стоял памятник Пушкину. Где вы поставили эту жуткую бабу на крыше.

В назначенный день встретились на бульваре, обнялись, расцеловались, смотрели друг на друга полумертвыми глазами, увидели несчастья, болезни, старость, какая-то сила бросила их через дорогу в театральный ресторан, к знаменитому Бороде, который обхватил Мишу за плечи, затрясся, заплакал, много пили, ели, курили, пили кофе, снова водку, подсаживались разные люди, мешали разговору, но и помогали, п о м о г а л и в ы н е с т и н е в ы н о с и м о е вместе с салатом, окурками, болтовней о футболе, ужасными новостями о тех, кто погиб на войне, кто кого бросил, к кому ушел, было важно, что сидят вместе, их видят вместе, обнимаются пьяно, чокаются со всеми подряд, мелькали удивленные взгляды, один не подал руки, а с Мишей расцеловался, можно было не замечать, куда-то ехали на такси, болело сердце, в наплыве тепла и хмеля заговорил о пьесе, обо всей этой дряни, жалко объяснялся насчет того, что денежные дела вела Валя, сохранились квитанции, можно проверить, но Таня в больнице, Мишина голова то откидывалась назад, то плюхалась на грудь, серебристая плешь вспыхивала под фонарями, шляпа лежала на полу, Миша говорил: «Это Дина... Пускай она... Меня не касается... Меня не трогайте...» Потом встретились еще раза два, тоже на улице, шли в ресторан, однажды подсел Ройтек, Костин держался презрительно, и тот ушел, Миша ничего не рассказывал, как-то на темной площади, когда ждали такси, Миша, сильно подвыпив, сказал: «Боря, прости меня, я прочитал твой роман... вроде бы исторический... Не надо было читать, конечно... По-моему, барахло. По-моему, чтоб написать такой роман, не надо было оставаться, – он обвел рукой площадь и, качнувшись, икнул. – Здесь. – Прости меня, Боря». Костин не мог слышать. Тетерин бубнил невразумительно. Костин спросил: «Помнишь, ты просил снять фамилию с пьесы, а деньги посылать Татьяне?» – «Когда? – хрипел Тетерин. – Не помню...» – «Ты прибежал ко мне ночью!» – «Ни черта не помню... Забыл, Боря...» – «Как же ты мог!» – тихо воскликнул Костин. «Не помню, – ухмылялся, мотая седой башкой, Тетерин. – Честно тебе скажу, не помню».

О смерти Костина Антипов узнал в Ялте, купив газету в киоске на набережной. Было душнейшее лето. На пляже занимали место с шести утра. Антипову надоело, он хотел отсюда удрать. Больше часа Антипов простоял в очереди на переговорной, пока дозвонился в Москву одному знакомому из бюро и тот рассказал: Костин по ошибке принял большую дозу веронала, которым вообще-то злоупотреблял. Похороны были вчера. Народу пришло много. От бюро выступал Ноздрин, от секретариата Коровников, очень плакал его старый друг Тетерин, ему не давали слова, он был пьян, устроил шум, орал непристойно. Ноздрин получил нагоняй от Коровникова. Знакомый кричал: «Как погода в Ялте? Стоит ли приезжать? Хочу приехать дней на десять!» Антипов сказал: «Погода изумительная. Приезжайте». Антипов сел на первый попавшийся пароходик, отходивший куда-то, к вечеру оказался в Феодосии, там купался, ужинал в ресторане, деньги кончились, он заснул на скамейке на набережной мертвецким сном и проснулся на рассвете от холода – розовая мгла стояла над морем, дул ветер, что-то менялось.

Новая жизнь на окраине

За окном были серые кирпичи, железо крыш, солдатский строй антенн, а внизу, в провале двора, курчавилась какая-то темная ветхая гниль, еще не выметенная отсюда бульдозером. Когда-нибудь здесь будет замечательный район, один из лучших в Москве. Но пока что мокрый снег, неуют, ямы, заборы, запах масляной краски, двадцать минут автобусом до метро. Звать людей немилосердно, и, однако, он наполнялся раздражением, когда чувствовал Танино упорство и нежелание. Потому что она противилась не оттого, что даль, ямы, заборы, а оттого, что кому это нужно! И не деньги, не траты, о нет! В жадности ее не упрекнешь. И в лени тоже. Готова с утра до вечера возиться в доме, мыть, стирать, натирать полы, драить дверные ручки, развешивать занавески и готовить еду для четверых. Ну, в крайнем случае, для пятерых, если придет мать. Или для шестерых, если Людмила со своим Чилингировым. Но тут уже будет заметна натуга. Танюша, хочешь пойти в гости? Нет. А что хочешь? С тобой вдвоем. Танюша, давай кого-нибудь пригласим на чашку чая? Пожалуйста. А у тебя желания нет? Нет. Почему? Не знаю. Ей-богу, не знаю. Я тебе отвечаю честно. Н о е м у м е р е щ ил о с ь: з н а е т. В с е э т о н а ч а л о с ь г о д н а з а д. Танюша, милая, тебе сорок два, у тебя двое детей, ты трудилась, путешествовала, знакома со множеством людей, отчего такой комплекс улитки? Господи, да ведь тоска! Нет, это у тебя со мной тоска, а у меня с тобой нет. И никогда не будет. У меня будет тоска, когда ты уйдешь. Да что же нам делать? Ничего особенного. Что хочешь, то и делай: иди к друзьям, разговаривай с ними, решай вопросы, обсуждай, сплетничай. А ты останешься дома? Буду тебя ждать. У меня много дел. Ты вернешься, мы снова будем вдвоем. И для чего громоздили квартиру? Да будь она проклята! Квартира не виновата. Не греши на квартиру. И взгляд значительный, загадочный, тайный укор. О п я т ь т о м и л о п р е д ч у в с т в и е: з н ае т. Н о в е д ь в с е п р о ш л о и п о р а з а б ы т ь.

Падал сырой снег. Приближалась зима. Таня сказала:

– Я просто предупредила, встречаться после долгого антракта опасно. Ну, что общего у Квашнина, скажем, с твоим другом Мироном? Они на разных полюсах. Дышат разным воздухом. Едят разную колбасу. О чем они могут разговаривать?

– О многом, – сказал он. – Ты не понимаешь.

– Возможно.

– Ты не понимаешь, какой мощный магнит – прошлое.

– Вечер воспоминаний?

– Нет. Обыкновенное новоселье. Но дальше отступать некуда, пойми ты! Они рвутся сюда приехать. Люсьена будет тебе помогать.

Еду заказали в ресторане «Будапешт», вино Антипов взял в Столешниковом, а на Центральном рынке купил яблок, зелени, грузинскую фасоль – лобио, маринованный чеснок и толстобокую узбекскую редьку. Бродя по рынку, он размышлял над загадкой: почему женщины привязаны к прошлому гораздо меньше, чем мужчины? Прежняя жизнь отламывается у них навсегда. Народная поговорка насчет короткого ума имеет в виду вовсе не ум, а память. Ощупывая страшно дорогие помидоры и грязные пупырчатые гранаты, сам себя поправлял: но лишь в том случае, если они любят! Когда же любви нет, они становятся похожими на нас. Года два назад Таня, вернувшись с работы, рассказала: возник человек, которого она не видела восемнадцать лет. Когда-то работали вместе в издательстве. Некий Саясов, бывший завредакцией. Он совсем пал, бедствует, жена неизлечимо больна, и вот просил по старой дружбе помочь: принес какую-то рукопись показать главному. И ты взяла? Взяла. А помнишь, как я бил его по мордасам? Да, помню, что-то было. А помнишь, за что? Она улыбнулась жалко и кивнула: помню. Он по глазам понял: помнит не то. Как же можно забыть? Ведь он ее мучил! Она клялась: все вылетело из памяти, как вылетают из дома запахи жилья, когда двери и окна настежь. Она годами не встречалась с институтскими, не говоря про школьных подруг. Ей никто не был нужен, кроме Антипова и детей. Поэтому зачем новоселье, гости, родственники, суета, маета? Он сам не мог бы ответить ясно зачем, но почему-то было убеждение, что, если она станет саботировать и сорвет задуманное, в их жизни что-то рухнет теперь уж непоправимо. И она это почувствовала и смирилась. Старушка Екатерина Гурьевна обещала: потраченные деньги вернутся, на новоселье все приходят с подарками. Но это глупости, новоселье было сбоку припека, а главное – встреча однокашников по случаю двадцатилетия окончания института. О такой встрече талдычили еще пять – десять лет назад, особенно хлопотали Эллочка и Злата. Мужики разбрелись кто куда, виделись друг с другом редко, но «в принципе относились к идее встречи положительно», как сказал секретарь объединения МЛГПО Анатолий Лукич Квашнин. Все были заняты – куда-то уезжали, то участвовали в конференциях, то болели, то заканчивали работу, – поэтому никак не удавалось назначить день, и так все протянулось с июля до ноября и совпало с переселением в новый дом в райoнe Аэропорта.