Проклятая игра - Баркер Клайв. Страница 2

Помимо прочего, существовало еще множество стоящих развлечений. Женщины не слишком занимали Вора, да и мальчики были не в его вкусе, но он обожал игру: на собачьих боях, где он мог испытать судьбу при помощи уродливых дворняжек; или игру в кости в каком-нибудь бараке; или в отчаянии заключая с умирающим от скуки патрулем пари о скорости облаков. Способ или обстоятельства мало занимали его, его интересовала только сама игра.

С юности это было его единственным настоящим пороком – это было оправданием того, что он стал Вором. До войны он играл в европейских казино, в основном в «очко», хотя он не брезговал и рулеткой. Теперь, всматриваясь через прошедшие годы сквозь завесу войны, развернутую перед ним, он вспоминал свои состязания, как вспоминают сны, просыпаясь утром, – как что-то невосстановимое и ускользающее все дальше с каждым дыханием.

Однако чувство потери изменилось, когда он услыхал о картежнике, его называли Мамулян, который, как говорили, никогда не проигрывает и приходит и уходит в этом лживом городе, как существо, возможно, даже нереальное.

И тогда, с Мамуляном, все переменилось.

2

Большинство россказней было слухами, и большинство этих слухов не имело ничего общего с истиной. Обычное вранье скучающих солдат. Разум военного, как обнаружил Вор, способен на рождение фантазий более причудливых и более убийственных по своей сути, нежели разум поэта.

Поэтому, когда он услышал байку о мастере карточной игры, который появляется из ниоткуда, вызывает на поединок любого желающего картежника и обязательно побеждает, он так и отнесся к ней, как к байке. Однако то, как эта апокрифическая легенда муссировалась, вносило некоторое смятение. Она не исчезала, чтобы уступить место какой-нибудь еще более нелепой сказке. Она постоянно повторялась: в разговорах на собачьих боях, в сплетнях, в настенных надписях. И, более того, хотя имена изменялись, отдельные факты оставались постоянными в каждом случае. В конце концов Вор начал подозревать, что в этой байке была доля истины. Возможно, где-то в городе былвеликолепный карточный игрок. Не полностью неуязвимый, такого, конечно, не бывает. Но этот человек, если он действительно существовал, был чем-то особенным. Рассказы о нем всегда сопровождались предостережениями, похожими на благоговение. Солдаты, заявлявшие, что видели его игру, говорили о его изяществе, о его почти гипнотической безмятежности. О Мамуляне они говорили, как крестьяне о дворянстве, и Вор, никогда не признававший ничьего превосходства, испытывал непреодолимое желание разыскать и развенчать этого карточного короля.

Однако, помимо основной картины происходящего, составленной им из разнообразных ложных слухов, существовало еще кое-что. Он знал, что ему надо отыскать и расспросить человека, который действительно встречался за карточным столом с этим фантомом, чтобы на самом деле начать отделять правду ото лжи.

Поиски такого человека заняли две недели. Его звали Константин Васильев, младший лейтенант, который, как говорили, проиграл Мамуляну все, что имел. Русский был огромен, словно бык. Вор чувствовал себя гномом рядом с ним. Но, если обычно большие люди обладают духом, достаточно широким, чтобы питать их анатомию, Васильев выглядел практически полностью опустошенным. Если он когда-то и обладал мужеством, сейчас его не было и в помине. Теперь это был беспокойный и слабый ребенок.

Потребовался час уговоров, добрая половина бутылки водки, купленной на черном рынке, и полпачки сигарет, чтобы заставить Васильева отвечать не односложно; но когда начались откровения, они хлынули потоком – исповедь человека, находящегося на грани полного духовного упадка. В его рассказе слышались жалость к самому себе и злость, но больше всего в нем чувствовался страх. Васильев был человеком, не помнящим себя от ужаса. Вор находился под сильным впечатлением: не от слез отчаяния, а от того, что Мамулян, безликий картежник, смог сломить сидящего напротив него гиганта. Под маской утешения и дружеских советов он старался выжать из русского всю информацию, которую тот мог предоставить, выискивая любую значительную деталь, чтобы облечь в плоть и кровь химеру, которую он исследовал.

– Ты говоришь, что он побеждает без единого проигрыша?

– Всегда.

– Ну а что у него за метод? Как он шельмует?

Васильев оторвался от созерцания голых плит паркета на полу.

– Шельмует? – недоверчиво переспросил он. – Он не шельмует. Я играл в карты всю жизнь – и с лучшими, и с худшими. Я видел каждый трюк, который может сделать человек. Но сейчас я говорю тебе, что он чист.

– Самый удачливый игрок хотя бы раз проигрывает. Законы везения...

Выражение невинного веселья появилось на лице Васильева, и Вор на какое-то мгновение увидел человека, который занимал эту крепость прежде, чем рухнуть в пропасть безумия.

– Законы везения для него ничто. Ты не понимаешь? Он не такой, как ты или я. Как может человек всегда выигрывать, не обладая особой силой, стоящей за картами?

– Ты веришь в это?

Васильев приподнял плечи и снова тяжело опустил их.

– Для него, – произнес он, почти созерцательно, в состоянии своего крайнего ужаса, – победа – это красота. Это, как сама жизнь.

Его глаза вернулись к бессмысленному блужданию по грубой поверхности паркетных плит, пока Вор укладывал в голове его слова: «Победа – это красота. Это, как сама жизнь».Это была странная речь, и ему было нелегко ее понять. Пока он пытался для себя уяснить ее значение, Васильев придвинулся ближе к нему, его дыхание было наполнено страхом, его огромная рука теребила рукав Вора, пока он говорил.

– Я уже готов к отправке, тебе не говорили об этом? Через несколько дней я буду далеко отсюда. Меня должны наградить медалями, когда я вернусь домой. Вот почему меня быстро отправляют: потому что я герой, а герои получают то, что им нужно. Когда я уеду, он никогда не найдет меня.

– А зачем ему искать тебя?

Рука, ухватившаяся за рукав, сжалась в кулак, Васильев притянул Вора к себе.

– Мне нечем отдать ему долг, я проигрался в пух и прах. Если я останусь, он убьет меня. Он уже убил других. Он и его приятели.

– Он не один? – удивился Вор. Он представлял себе игрока, как человека без помощников, их наличие не вязалось с его образом.

Васильев высморкался с помощью пальцев и откинулся в кресле. Оно скрипнуло под его тушей.

– Кто знает, что здесь правда, а что вымысел, а? – прошептал он. – Я имею в виду, если бы я сказал тебе, что с ним мертвецы, ты бы мне поверил?

Он ответил себе сам, качая головой:

– Нет. Ты бы решил, что я спятил...

Его глаза слезились.

«Когда-то, – подумал Вор, – этот человек обладал уверенностью, решительностью, возможно, даже героизмом. Теперь все эти благородные качества испарились, чемпион уменьшился до сопливой тряпки, болтливого ничтожества». В душе он аплодировал блистательной победе Мамуляна. Он всегда ненавидел героев.

– Один последний вопрос... – начал он.

– Ты хочешь знать, где ты можешь найти его.

– Да.

Русский уставился на свой большой палец, глубоко вздыхая. Все это было так утомительно.

– Что ты получишь, играя с ним? – спросил он и снова ответил себе сам: – Только унижение. Возможно, смерть.

Вор поднялся.

– Так ты не знаешь, где он? – спросил он, собираясь засунуть в карман полупустую пачку сигарет, лежащую между ними на столе.

– Подожди. – Васильев потянулся к пачке, прежде чем она исчезла из вида. – Подожди.

Вор положил пачку обратно на стол, и Васильев накрыл ее одной огромной ладонью. Он смотрел на своего собеседника, пока говорил.

– Последний раз, когда я слышал о нем, он был к северу отсюда. Вверх от площади Мюрановского. Знаешь ее?

Вор кивнул. Этот район был непривлекателен, но он знал его.

– И как я найду его там? – спросил он.

Русский выглядел недоумевающим.

– Я даже не знаю, как он выглядит, – сказал Вор, пытаясь заставить Васильева понять.