Загадка Ватикана - Тристан Фредерик. Страница 38

— Очень хорошо, — высокомерно обронил военный, подкручивая усы. — Я предупрежу его превосходительство о вашем приходе, но учтите, если вы отвлечете его по пустякам, это будет стоить вам жизни.

— Об этом вам нечего беспокоиться, — насмешливо ответил Басофон.

И он стал ждать возвращения офицера. Солдаты, поигрывая мечами, с подозрением посматривали на него. Наконец отворилась дверь. На пороге появился сам губернатор в парадной одежде, с которой, похоже, никогда не расставался. Словно ледяным ветром пахнуло в зале. Взгляд этого человека был пристально жесток, как глаза рептилии. Солдаты, звякнув мечами, вытянулись по стойке «смирно».

— Ну, — грубо пророкотал губернатор, — говорят, ты разбираешься в строительстве лучше, чем мои люди. Откуда ты пришел?

— Учителем моим был Иосиф, небесный плотник, приемный отец того, кого здесь называют назареянином.

— Эге! Да ты, я вижу, самоуверен! Этот назареянин сильно раздражает меня. Его сторонники — всего лишь личинки, почитающие саван, будто смерть для них важнее жизни. Но довольно! Говори, или я прикажу разрубить тебя на куски.

— Экселенц, ваш дом построен криво. Потому-то он и сгорел.

— Какая глупость! Стража, схватить этого идиота! Как только солдаты ринулись к Басофону, он сделал шаг назад, да так удачно, что они чуть было не опрокинули губернатора. А Басофон расхохотался:

— Моя сила добыта в аду. Вам со мной не сладить!

Солдаты вновь попытались скрутить Басофона, но он с такой ловкостью завертел палкой над головой, что нападавшие мгновенно очутились на полу.

— Неплохо, — бросил губернатор, весьма испугавшись, но не потеряв достоинства. — Тебе бы не плотником быть, а воином. Я сделаю тебя одним из моих телохранителей. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что ваш дом построен криво, — ответил Басофон.

— Это ты уже говорил.

— А это значит, что и мозги ваши сдвинуты набекрень.

Солдаты поднялись и ждали нового приказа схватить самозванца. Но губернатору, хотя и озадаченному столь дерзкими словами, понравилась смелость чужака.

— Пройди в зал для аудиенций, чтобы я мог по достоинству оценить границы твоего бахвальства. А потом уж я подумаю — повесить тебя или обезглавить.

Они прошли в просторное помещение с таким обилием сверкающих золотых украшений, что Басофон невольно зажмурил глаза. Губернатор уселся на некое подобие трона на возвышении.

— Ну?

— Экселенц, вам следует приказать выставить на всеобщее обозрение Святой Образ.

— Это почему же?

— Чтобы в Эдессе снова установился мир. Дом ваш сгорел из-за недостатка почтения к этой драгоценной реликвии.

— Кощунство! Царь думал так же, как и ты. Он ударился в набожность и часами молился перед ничтожным куском ткани. А между тем царство его приходило в упадок. Вот почему мне пришлось взять бразды правления в свои руки. Но почему я тебе все это рассказываю?

— Потому что никто не может скрыть от меня правды.

— Дурак набитый! Я говорю так потому, что ты все равно умрешь. Значит, по-твоему, мне следует почитать эту тряпку? Я прикажу бросить ее в огонь. Вместе с тобой. Стража, схватить этого болтуна!

На этот раз Басофон и не старался защищаться. У него отняли палку, связали за спиной руки. Под руководством губернатора его провели к часовне с остроконечной башенкой, где хранился саван».

ГЛАВА XVI,

Магистр Караколли с трудом закончил перевод. Текст показался ему своеобразным, пересыпанным новыми лингвистическими закавыками. Складывалось впечатление, будто автор издевался над будущим переводчиком. («И не без основания!..» — подумал Сальва.) Дойдя до конца семнадцатой главы, нунций пустился в горькие откровения:

— Что узнаем мы из этой истории кроме того, что у Басофона были сильные руки? Его схождение в ад является классическим. Искушение женщиной — тоже. Ах, мы теряем время! А что же с беднягой Стэндапом?

Сальва возразил магистру:

— Позвольте с вами не согласиться. Во-первых, мне кажется что упоминание о саване Христа представляет интерес особенно сейчас, когда наши ученые сильно озабочены плащаницей из Турина. А вам известно, что было бы крайне важно знать, как мандильон, доставленный из Эдессы в Константинополь в 944 году, мог оказаться во Франции, в семействе Шарни в 1353 году? Если это действительно тот случай, то ткань, упомянутая в «Жизнеописании», оказаться могла тем самым мандильоном, который впоследствии окажется знаменитой туринской реликвией. Мандильон — это эллинизированное арабское слово «мандул», означающее «покров».

— Манускрипт на древнесирийском в настоящее время находится в Санкт-Петербурге, датируется он концом V века и свидетельствует об особых отношениях между Абгаром и Иисусом, о чем и упоминается в нашем манускрипте, — посчитал нужным уточнить Мореше. — Могу констатировать, что в Национальной библиотеке в Париже существует Новый Завет, написанный в 1264 году, где осуждается эта легенда, а манускрипт 1584 года — в Ватиканской библиотеке, включающий в себя один экземпляр ответа Иисуса. Таким образом, речь идет о древней легенде, дошедшей до эпохи венецианской редакции нашего «Жизнеописания»…

— Без всякого сомнения… — выговорил измотанный нунций. — Но все эти рассуждения не помогут нам найти профессора…

— Как бы не так! — воскликнул Сальва. — Видите ли, профессор Стэндап быстрее нас понял, что все это означает. И сделал свои выводы.

— Какие выводы?

— Уехал в Польшу.

— «Ma come, in Pologna?» [11]

В этот раз нунций Караколли спросил себя, не ошибается ли Сальва. В Польшу? Почему именно в Польшу?

— Да потому, что современный фальсификатор — поляк. И его святейшество — тоже поляк. Есть тут какая-то цепочка случайностей, за которую ухватился Стэндап. Мы тоже поедем в Краков, и не откладывая. Не будем терять времени.

— А почему в Краков? — недоумевал магистр Караколли.

— Именно там находится самый крупный польский центр по изучению Средневековья. Наш фальсификатор работал там. И именно оттуда он привез в библиотеку Ватикана псевдоманускрипт, заменил его на подлинник, который лежал в другой папке. Так что все очень просто.

— Возможно ли это? А как же все принятые меры предосторожности, сигнализация, системы наблюдения? — произнес отец Мореше.

Адриен Сальва снисходительно улыбнулся:

— Все эти электронные системы хороши против воровства и годятся на то, чтобы помешать вынести документы. Как бы прагматичны ни были американские инженеры, они не подумали, что у кого-то возникнет идея внести книгу, поскольку все восстановительные работы происходят в лабораториях библиотеки и вынести оттуда что-либо невозможно. Так что кто угодно может внести что угодно. Никого это не заботит.

— Черт возьми! — возмутился Мореше. — Ты прав. Часть подлинника «Жизнеописания» все еще находится в библиотеке, в какой-нибудь папке.

— Вот этого и не поняли те, кто перелопатил комнату Стэндапа в отеле. Они полагали, что профессор спрятал документ у себя. Согласны, монсеньор?

Нунций смутился, лицо его стало пунцовым. Ему пришлось признать:

— Что уж тут скрывать? Когда мы узнали об исчезновении Стэндапа, мы подумали, что он похитил документ. Потому-то и обыскали его комнату. Простите за умолчание; мне было стыдно за то, что я подозревал профессора.

— Ну вот, на душе у вас полегчало. А теперь не откажите в любезности заказать два билета на рейс до Варшавы.

— Два билета?

— Мореше полетит со мной. Помощь его мне ценна. Караколли вышел, сгорая от стыда, а иезуит мягко упрекнул Сальва, попеняв ему, что он вертит им, Мореше, по своему усмотрению.

— Ах, — начал Сальва, впав в лиризм, — что за экстравагантная фикция эта жизнь! Как же не восхищаться всеми этими теологами, метафизиками, этими умозрительными искателями невидимого, создающими стройную систему абстрактного мышления, все дальше отодвигающими границы восприятия непознанного! Насколько мрачной и плоской была бы без них жизнь! Их юмор бесподобен.